Владислав Крапивин - Синий краб

— Айда домой, Алешка, — сказал Пашка.

Стаська пошел сзади. Он, кажется. не был особенно смущен.

— Думал, сразу двух уложу, — объяснил он.

Пашка плюнул.

Мы уже хотели подняться на рельсовую насыпь, но Пашка взял меня за рукав. Что-то зашуршало за кустом.

— Поглядим.

Там лежал моток перержавевшей колючей проволоки. Белая птица билась в железных цепких когтях.

Это был голубь. Белый голубь с рыжими подпалинами на крыльях. Сначала я подумал, что это пятна ржавчины. но оказалось — просто коричневые пятнышки. Царапая руки, мы освободили голубя. Одна лапка была у него в крови и нелепо торчала в сторону.

— Эх, маленький он, — вздохнул Стасик. — Фигу из него сваришь. Облизнуться только.

Пашка медленно поднял на него глаза.

— А кто тебе его даст варить, косолапина?

Стаська вдруг напыжился и покраснел.

— А кто его подстрелил?! — тонким голосом закричал он. — Кто?! Ты, да?!

Я с удовольствием подумал, что сейчас Пашка даст мне подержать голубя, а сам займется Стаськой. Худой, жилистый и быстрый, он так отделает рыхлого Стаську, что тот, бедняга, будет драпать в своих бархатных штанах без оглядки.

Но Пашка вдруг усмехнулся и спокойно сказал:

— Никого ты не подстрелил. Тут кровь старая, запеклась уже. Он сам в проволоке запутался. Гляди лучше. А в той стае ни одного беляка не было…

Стаська сразу успокоился: не его добыча. значит, и шуметь нечего.

Пашка осторожно потянул голубиную головку за клюв.

— Голубка, — объяснил он мне. — Раз голову плавно вытягивает, значит, голубка.

Он все знал, этот Пашка.

Стасик спросил:

— На кой она тебе?

— А приручу! — вдруг весело решил Пашка. Голубятню сделаю, чужаков приманивать буду. Серега Тощев за чужого голубя тридцатку выкупа берет. Я тоже так могу.

— Тридцатку? — не поверил Стаська.

— А ты думал!

— Десять раз можно в кинушку сходить, — подсчитал Стаська.

— Можно на базаре полбуханки хлеба купить, — сказал я.

— Можно, — сказал Пашка. — А еще сейчас пирожки с горохом продают. — Он вздохнул и погладил перья голубки. Она сидела смирно.

— У нас вчера дома тоже пирожки с горохом жарили, — сообщил Стаська.

— Жмот, — сказал Стаська. — Не мог хоть один вынести.

— Нам дома всего по пять штук на каждого досталось, — Стаська растопырил пятерню. — Думаешь, много? Я бы еще столько же съесть смог…

Пашка вытянул губы трубочкой:

— Тю-ю! Я бы ведро смог…

Не знаю, почему он не сказал «сто штук» или «десять сковородок», а сказал «ведро», будто разговаривали о молоке или каше. Но я сразу как бы по-настоящему увидел наше эмалированное, с темной вмятиной ведро, полное маленьких продолговатых пирожков. Они поднимались над краями круглой горкой, тугие, с коричневой подрумяненной корочкой и горьковатой — я даже вкус почувствовал — гороховой кашицей внутри. Эта начинка пахла укропом.

Я проглотил слюну и сказал:

— Пошли уж…

Утром разбудил меня Стаська. Он пропел в ухо:

— Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!..

Он был уже в простых, а не в бархатных штанах и босиком. Похож на нормального человека.

— Шляешься по чужим квартирам без разрешения, — для порядка сказал я.

— А я стучал. Ты дрыхнешь, не слышишь… айда, голубку поглядим.

Я вскочил. Сразу вспомнил, что живет у Пашки в дровянике белая птица, о которой надо заботиться. Как бы Пашка не проспал. Еще забудет покормить…

Пашка не проспал.

Он был в дровянике.

Он стоял над открытой клеткой.

Голубка лежала на земляном полу кверху лапками. Одна лапка по-прежнему торчала в сторону. Пальцы с коготками были окостенело согнуты.

Стаська левой пяткой почесал правую ногу и сказал:

— Капут… С чего это она? Из-за лапы, что ли?

Пашка, не оборачиваясь, ответил:

— Наверно, внутри какое-то повреждение… Даже зёрна не склевала.

Стаська большим пальцем ноги шевельнул мертвую птицу.

— Лучше бы вчера сразу башку открутить да изжарить.

— Чё после времени-то причитать, — хмуро ответил Пашка.

Я сел на корточки и поднял голубку. Она была твердая, как чучело, и жесткие крылья сложились не сразу. Только головка с полуоткрытым клювом и затянутыми пленкой глазами свободно болталась на жиденькой шее. Я спрятал головку под крыло.

Пашка и Стасик молча смотрели на голубку.

— Я ее возьму?

Пашка дернул острым коричневым плечом.

— Бери… Зачем?

— Так…

— Лучше нашему Ваське отдать, — заметил Стасик. — Он хоть сожрет, польза будет…

Пашка сказал с неожиданной злостью:

— На помойке крысы гуляют, а ваш Васька дрыхнет на крыльце круглый день.

— Лодырь он, — согласился Стаська.

Я вышел из сарая и свернул за угол дома, где репейник и чертополох были как настоящие джунгли. Но за этими джунглями, у забора, была полоска невысокой травы.

Листья уже чуть подсохли, стали жесткими и царапали руки и плечи, когда я пробирался к полянке. Противно липла к лицу паутина.

Я выбрался на траву, сорвал большой полу-увядший лопух, завернул голубку. Получился небольшой серо-зеленый пакет. Потом я оторвал от старого забора похожую на плоский штык щепку.

И стал рыть землю.

Щепка быстро обломалась и затупилась. Я налегал на нее и уже загнал в ладонь две занозы, но только чуть-чуть разрыхлил почву.

Лоб у меня взмок. Солнце поднялось высоко и жарило спину. Все-таки знойный он был, август сорок четвертого года…

Какие-то липкие мухи надоедливо кружили у лица. Саднящая боль в руке сделалась сильнее, и я решил вытащить занозы зубами, но ладонь оказалась в земле. Я сунул ее в карман, чтобы вытереть о подкладку. В кармане пальцы зацепились за какие-то травинки. Это были остатки укропа, который я заранее нарвал вчера для похлебки.

Тонкие, паутинчатые, они еще сохранили запах, и он был горький, как у полыни. От него скребло в горле.

Закачались репейники, и ко мне вышли Пашка и Стасик.

Я сидел на траве и смотрел на щепку.

Пашка постоял рядом, отбросил ногой щепку и сказал:

— Она же тупая.

Я промолчал. Просто не хотелось говорить.

А тут еще этот запах укропа…

У Пашки в руках был кухонный нож. Вчера он им в сарае ремонтировал клетку, а зачем сейчас взял, непонятно.

Пашка вдруг сел на корточки и ножом стал вырезать квадрат дерна. Резать было неудобно, потому что в левой руке он держал тонкий ломоть хлеба с обкрошенным уголком. Наверно, свой завтрак.

Крошки чернозема прилипали к лезвию. Стаська, стоя над нами, сказал:

— Этим ножом хлеб режут, а ты его в землю тыкаешь.

— Свой-то, небось, не дашь, — хмуро ответил Пашка. Стаська полез в карман и молча потянул складной трофейный «мессер». Но Пашка не обернулся, и ножик со Стаськиной ладони соскользнул в траву. Стаська так же молча поднял его.