Владислав Крапивин - Синий краб

Но думать про ветки и деревья Генка заставлял себя насильно, чтобы забыть о тридцати первоклассниках, которые сидят все против него одного и смотрят. Хоть бы уж они писали что-нибудь в своих тетрадях с косыми линейками. Но они, кажется, ничего не пишут, а только слушают учительницу. Она ходит между рядами и что-то рассказывает. Генка даже не понимает, о чём она говорит. Плохо ему стоять. Жарко даже как-то. Воротник давит, а к ушам будто электрические провода подвели — щиплет и дёргает.

Генка смотрит на сучок и не может поднять глаз, потому что увидит первоклассников, которые перешёптываются и ухмыляются и смотрят на него, на Генку, очень ехидно.

Ну, ладно, Зинка…

Но так же тоже нельзя. Если будешь стоять и не смотреть никуда, и краснеть как рак, ещё хуже. Надо им показать. Надо глянуть на них так, чтобы вся эта мелкота поняла сразу: с Генкой шутки шутить не следует!

Генка сводит брови и выдвигает вперёд челюсть. Делает глубокий вздох, распрямляет плечи. И, неожиданно вскинув голову, бросает взгляд.

Испепеляющий взгляд.

Что же это? Оказывается, зря. Оказывается, они и не смотрят на Генку.

Одни глядят в потолок, другие в свои «Родные речи», третьи провожают глазами учительницу. Она всё ходит между партами и говорит. Кажется, про весну говорит. Скоро весна.

А на Генку лишь редко-редко кто-нибудь глянет. И без всякого ехидства. Даже без любопытства. Наоборот — с сочувствием смотрят. Это Генка понял сразу, он умеет догадываться, когда ему сочувствуют.

И уши перестал дёргать электрический ток. И брови Генкины разошлись.

Генка пробежал взглядом по рядам: стриженные макушки, куцые бантики, тоненькие шеи да щёки в чернилах… На первой парте, у двери, совсем недалеко от Генки двое мальчишек. Один круглолицый, с рыжей чёлкой, другой — темноволосый, большеглазый, маленький, будто ещё совсем дошкольник. Оба смотрят на Генку не то чтобы с жалостью, а как-то печально.

Рыжий одними губами спросил:

— За что?

Генка подумал и ответил. А чего же не ответить, если по-человечески спрашивают.

— Чертей делал, — прошептал Генка.

Большеглазый малыш заморгал, а рыжий приоткрыл рот.

— Бумажных чертей, — объяснил тихонько Генка. — Их надувают. А потом хлопают. Только я не хлопал, просто так надувал. Говорят, всё равно… Нельзя.

— Скучно стоять? — шепнул рыжий, оглянувшись на учительницу.

— У вас тут не повеселишься…

Первоклассник с рыжей чёлкой что-то сказал на ухо соседу. Малыш кивнул. Обернулся и стал шептать девчонке в белых бантиках. Бантики насторожились. Потом кивнули и они, и шёпот зашелестел дальше. Генка увидел, как с задней парты передали что-то маленькое, блеснувшее в косом солнечном луче. А учительница говорила о звонкой мартовской капели. И, наверно, ничего не замечала.

Рыжий первоклассник хитро мигнул:

— Лови.

— Ловлю.

Генка подставил ладонь и тут же, стараясь не шуршать, развернул серебряную бумажку.

В ней лежали две шоколадных дольки.

Генка шмыгнул носом и улыбнулся как-то неловко, левой щекой.

— Тяни до звонка, — шевельнулись губы мальчишки с рыжей чёлкой.

Генка кивнул.

Он сжал в кулаке тающий шоколад и опустил глаза. Он опустил глаза, потому что был суровым человеком, а тут вдруг как-то защекотало в горле и вообще… Просто ерунда какая-то, смешно даже…

В середине перемены Генка не выдержал. Он выбрался из-под облепивших его первоклассников и хрипло сказал:

— Так же нельзя. Я же не железный же… Ти-хо!! Сколько человек уже умеют делать чёртиков? Трое? Пусть каждый научит ещё трёх. А те остальных… Порядок должен быть. Не будьте глупыми как носороги…

Генка вытер лоб вымазанной в шоколаде ладонью.

Маленькая первоклассница с чернильной кляксой на воротничке деловито протолкалась через кольцо мальчишек.

— А гармошки умеешь делать? Кукольные, из бумаги?

— А кораблики? — пискнули сзади.

— А голубей… пистолеты… кошек… волчки… крокодилов?

У Генки в голове басовито загудело.

— А ракеты умеешь? — спросил старый Генкин знакомый, рыжий Серёжка.

— Какие? — обессиленно спросил Генка. И вдруг услышал, что все молчат.

— Из ящиков. Из бочки, — тихо сказал большеглазый малыш. — Мы вчера строили…

— На перемене, — помогли ему.

— В сквере.

— Где раньше киоск был, а теперь только ящики.

— Замёрзли все. Даже на урок опоздали. Нас после уроков оставили, — вздохнул малыш.

Рыжий Серёжка громко перебил:

— А ракету сломали. Какие-то большие, из четвёртого класса. Отломали стаб… стализ… как его…

— Стабилизатор, — сказал Генка и прищурился. — Ладно. Ракеты я умею…

Перед самым звонком Генка вернулся в свой класс. Он даже не взглянул на шарахнувшуюся Зинку. Прошагал прямо к учительскому столу.

— Я не знаю, кто ломал вчера в сквере ракету, — сказал Генка. Он свёл брови и выдвинул челюсть. — Но если сломают ещё раз, я узнаю…

— А чего? — осторожно спросил Витька Соломин.

— А того. Не будьте глупыми, как носороги.

Родительское собрание состоялось через две недели. Мамы и папы, скорчившись, сидели за партами. Рядом с учениками.

Зинка Лапшина делала по бумажке доклад:

— …Так, например, — бубнила Зинка, — примером воспитательной работы классного актива может быть учащийся Геннадий Казаков. Геннадий Казаков не… нед… Тут непонятно написано.

— Недисциплинированно, — сухо сказала Инна Павловна.

— Недисциплинированно вёл себя на уроках, — заторопилась Зинка, — имел плохую успеваемость. Актив класса по… пор…

— Порекомендовал…

— …Порекомендовал ему заняться общественной работой. Казаков познакомился с октябрятами первого «а» класса и стал их шефом. С тех пор Геннадия не узнать. Он провёл с октябрятами ряд ме… мероприятий, организовал игру в космонавтов, лыжную вылазку, провёл ряд… Нет, это уже…

Рыжий Серёжка и маленький Вовка сидели на корточках у дверей четвёртого класса. По очереди смотрели в щель.

— Не дождёшься его. Скоро они там? — жалобно спрашивал Вовка.

— Заседают, — мрачно сказал Серёжка. — Ещё долго, наверно… А вон ту девчонку, которая бумажку читает, Гена бить хотел.

— За что?

— За что! За дело, значит.

— Бил?

— Не знаю. По-моему ещё будет.

Тоник, Тимка и Римма возвращались с последнего детского киносеанса из клуба судостроителей.

— Далеко до моста, — сказал Тимка. — Айда на берег. Может, кто-нибудь перевезёт.

— Попадёт, если дома узнают, — засомневался Тоник.

Римма презрительно вытянула губы:

— Мне не попадёт.

— Он всегда боится: «Нельзя, не разрешают…» Петька и тот не боится никогда, — проворчал Тимка. — Пойдёшь?