Хоуп Мирлис - Город туманов

— Именем Закона, открывайте!

Слова эти, естественным образом, не вызвали никакой реакции, у Немченса был свой пароль. Все пятеро навалились на дверь.

Дверь скрипнула, послышался треск, и они наконец вломились в… пустую комнату. На полу не было никаких странных плодов, а на стенах висели выцветшие, изрядно побитые молью гобелены. Казалось, сюда никто не входил целый век.

Оправившись от удивления, господин Натаниэль яростно воскликнул:

— Значит, они заметили нас и улепетнули, прихватив с собой весь запас мерзких плодов, и я…

— Ваша честь, здесь не было никаких плодов, — перебил его Немченс. — От них всегда остаются пятна сока, а здесь их нет.

И он не отказал себе в удовольствии добавить, подмигнув Зелену и Листу:

— Смею сказать, что так получилось оттого, что Ваша честь забыли пароль!

Зелен и Лист ухмыльнулись от уха до уха.

Господин Натаниэль был чересчур озадачен, чтобы обратить на это внимание, но господин Амброзий, всегда ревниво следивший за сохранением достоинства в любой ситуации, бросил на Немченса испепеляющий взгляд, и тот сразу сник.

На следующее утро господин Натаниэль проснулся поздно и встал с левой ноги, что, учитывая события прошлой ночи, было неудивительно. Общую ситуацию только ухудшила Календула, явившаяся к нему во время утреннего туалета, чтобы обвинить в том, что он курил свою зеленую махорку по всему дому, а не в своей трубочной.

— И ведь ты, Нат, прекрасно знаешь, как это мне неприятно! У меня голова кружится прямо с утра, весь дом пропах твоим табаком… Вот что, Нат! Ты просто старый негодяй! — И она погрозила ему пальцем, чтобы смягчить резкость тона.

— Ну, хотя бы один раз ты ошиблась, — отрезал господин Натаниэль. — Я не курил махорку даже в своей трубочной уже целую неделю — вот так! Честное слово, Календула, твой нос становится такой докукой, что уж лучше бы ты, как лошадь, держала его в торбе!

Хотя господин Натаниэль и пребывал в дурном настроении, ночные события совсем не обескуражили его.

Запершись в трубочной, он принялся энергично писать и уделил этому делу около четверти часа; а потом принялся расхаживать взад и вперед, стараясь запомнить написанное.

Когда он отправился на заседание Сената, то был настолько поглощен предстоящей речью, что, находясь в комнате отдыха, не заметил странных взглядов, которые бросали на него коллеги.

Как только господин Натаниэль заговорил, все поняли, что речь пойдет о чем-то очень важном, и обратились в слух.

— Сенаторы доримарские! Сегодня я намереваюсь просить вас восстать от сна. Мы дремали много веков, и Закон баюкал нас своими колыбельными песнями. Многие из нас недавно перенесли тяжелые потери. Ослабили они нас? Думаю, нет. Однако настало время взглянуть фактам в лицо, даже если факты эти странным образом сходны с мечтами и фантазиями. Друзья мои, древние враги нашей страны вновь угрожают нам. Предания говорят, что фейри (он без запинки произнес это жуткое слово) боятся железа; и мы, потомки купцов и воинов, должны были удержать в своих жилах капельку этого металла. Настало время доказать это. Иначе мы можем потерять все, что делает жизнь приятной и благополучной — смех, крепкий сон, радость домашнего очага, мирный покой садов. И если мы не сумеем передать все это нашим детям, кто сделает это за нас? А значит, нам, как отцам и гражданам, надлежит раз и навсегда искоренить угрозу, чьи корни уходят в прошлое, а ветви затеняют наше будущее. Вдвоем с одним из наших коллег мне наконец удалось выяснить, кто навлек недавнее горе и позор на головы столь многих из нас. Опасаюсь, что нам трудно будет доказать вину этого человека, поскольку он хитроумен, скрытен и насмешлив, и главным оружием и его самого, и невидимых союзников этого преступника является иллюзия. И я прошу вас всех отражать удары этого оружия верой и верностью, которые научат вас воспринимать слова ваших старинных и верных друзей как образец истины. И потом… мне иногда кажется, что на том, кто обманывает других, лежит меньше вины, чем на том, кто обманывает себя самого. Так что долой эти неуклюжие юридические ухищрения! Давайте называть вещи своими именами — не шелковой нитью или кистями, но плодами фейри. И если будет доказано, что какой-то человек доставил подобный товар в Доримар, этого преступника следует отправить на виселицу.

Закончив, господин Натаниэль опустился на свое место.

Однако где тот шквал аплодисментов, который, как он ожидал, разразится следом за последним его словом? Где слезы, где расспросы, где признаки глубокого душевного волнения?

Если не считать возмущенного: «Браво!» — сошедшего с уст Амброзия, речь его была встречена полным молчанием. Натаниэля окружали мрачные, ожесточившиеся лица, стиснутые губы и хмурые лбы, если не считать герцога Обри — тот, как обычно, чуть улыбался со своего портрета.

Тут поднялся господин Полидор Вигилий.

— Сенаторы Доримара! — начал он. — Те красноречивые слова, которые мы только что услышали из уст Его чести мэра, способны странным образом послужить прелюдией — золотой прелюдией — к моей скудной, свинцовой речи. Я также пришел сюда сегодня утром, чтобы обратить ваше внимание на законотворческие казусы, порой способные принести некоторую пользу. Но прежде, чем я продолжу свою речь, хочу обратиться к Его чести с просьбой разрешить моему клерку зачитать самую старую статью нашего Кодекса. Она содержится в первом томе Актов двадцать пятого года Республики, статут 5, глава 9.

Господин Полидор Вигилий сел на свое место, и собравшиеся начали обмениваться мрачными улыбками, тут же поблекшими и исчезнувшими под насмешливым взглядом портрета герцога Обри.

Натаниэль переглянулся с Амброзием, однако ему пришлось разрешить клерку исполнить поручение господина Полидора.

И клерк приступил к чтению:

— Далее, мы определяем, что ничто, кроме только смерти, не способно сместить со своего поста мэра Луда и Высокого сенешаля Доримара до полного истечения пятилетнего срока его правления. Но если мэр нем, слаб, склонен к измене и любит наряжаться, он может представлять угрозу безопасности доримаритов, и если коллеги сочтут его уличенным в любой из перечисленных слабостей, да будет он объявлен мертвым в глазах Закона и да будет избран на его место другой.

Клерк захлопнул увесистый том, низко поклонился и отправился на свое место. В зале воцарилась зловещая тишина.

Господин Натаниэль наблюдал за происходящим взглядом настолько холодным и трезвым, что само око Закона не могло бы оказаться трезвее и холоднее. Какие иллюзии, какие законоведческие фокусы могли свернуть его сейчас с той широкой и белой дороги, по которой гнала его таинственная сила?