Владимир Аренев - Порох из драконьих костей

— Это насчёт Элизы. Я видела её вечером… её руки. Пап, надо ей помочь. Нельзя так. Может, ты на неё сердишься, ну, за Будару, только это совсем скверно. Даже я её простила… хотя она ехидна, конечно, та ещё.

— Не переживай, — сказал он спокойно. — Это было первые несколько дней. Пока яблоки не начали действовать.

— Яблоки? При чём тут яблоки? Я говорю про Будару! Он мстит ей! А яблоки так, для отвода глаз.

Отец покачал головой:

— Без яблок, Марта, всё было бы намного хуже. И он помогает их достать. По городу было распределение, на вернувшихся, но ты же знаешь, как это бывает: воруют, перепродают втридорога… А Будара достал и приносит, бесплатно. Элиза его попросила, объяснила, в чём дело.

— Так это для неё? Она где-то подхватила проклятие? А яблоки — типа молодильные, сдерживают эту гадость? Поэтому ранки так плохо зарастают? Вот почему пятна на белье, на кресле и на покрывале в гостиной?

— Нет, — сказал отец. — Не поэтому. Пятна из-за меня, Марта. Просто пуля прошла насквозь.

Странно, удивилась Марта, наверное, он устал. Заговаривается. При чём тут какая-то пуля?

— Думаю, — пояснил отец, — по крайней мере, пятна со временем пройдут. Запах же прошёл.

— Какой запах? Что ты выдумываешь?!

— Пороховой запах. Он долго не проходил, я боялся, что это навсегда… хотя тут уже и не знаешь, что такое «навсегда». В общем-то, поверь, всё выглядит не так страшно, как себе представлял. Со снами я умею справляться, спасибо предыдущей войне. С голодом сложнее, но Будара помогает и помогать будет, выхода у него нет. Он ведь любит Элизу. А ты… ты теперь взрослая, Марта. Плохо, что всё так… но я по крайней мере с вами.

Она потрясла головой. Их тут спаивают чем-то? Дают драковуху за сверхурочные? Что за бред он несёт?!

— Главное, что ты должна помнить: я никогда не причиню тебе вреда, ни малейшего. Считай, я просто вернулся с болезнью. С хронической болезнью. Я и сам пока не очень понимаю, чего ждать дальше, мне сказали, такое случилось впервые за многие годы, у местных врачей просто нет опыта. Мне повезло, Марта. По сути, нам всем очень повезло.

— Я не верю, — сказала она тихо. — Почему пуля? Зачем пуля? Откуда могла взяться пуля?! Ты же ехал работать водителем, папа! Обычным водителем!

— Официально всё так. Когда едут туда, говорят, что на заработки. Водителями. Строителями. Механиками. Кем угодно. И поэтому, когда возвращаются с ранениями, это — производственные травмы.

— То есть, ты не знал, чем будешь заниматься?

Он рассмеялся механическим, пустым смехом. Как радиоприёмник, если бы тот умел смеяться.

— Конечно, знал. И Элиза знала. Да многие здесь знают, такого не утаишь. Но это такая хитрость, понимаешь. Приём, финт. Официально мы не вмешиваемся. Нас вообще там нет — официально.

Марта почему-то вспомнила, как странно разговаривала с ней сегодня бабушка Дорота. И эти её долгие паузы перед ответами на самые обычные вопросы…

— То есть, — сказала Марта, — ты воевал за рекой. Не просто водил машины. Стрелял. Ты стрелял, папа?

Он развёл руками. Теперь Марта заметила пятнышко у него на груди, слева. Крошечное, но ещё вечером, когда сидели за столом, рубашка была чистая.

— В меня стреляли, я стрелял. Обычно мне везло, я вообще везучий. И реакция у меня хорошая. Но один раз, видишь, подвела.

— То есть, ты… они… Тебя что… убили?

Он улыбнулся шире.

«Финт», вспомнила Марта. «Приём». «Хитрость».

— Нельзя, — сказал отец, — убить тех, кого там официально не было. Есть силы более могущественные, чем пуля. Чем сама смерть.

Он шагнул к ней, протянул руку:

— Вот, проверь сама, не бойся. Температура у меня чуть ниже, чем у обычного человека, мне не обязательно дышать, но во всём остальном — это я. Ничего не изменилось, Марта. По сути — ничего.

— Ты стрелял, — сказал кто-то чужой её голосом. — Ты был там и стрелял. В людей.

— В псоглавцев, Марта! Они не люди. Если бы ты только видела!..

— В людей, — сухо повторил этот кто-то чужой. — В маминых соотечественников. В тех, кто живёт рядом с бабушкой Доротой. Может, и в бабушку Дороту? Если бы тебе попалась бабушка Дорота, ты бы стрелял и в неё? Если бы тебе за это заплатили? Если бы это были по-настоящему большие деньги — ты бы выстрелил?

Он, кажется, что-то пытался сказать, но Марта не слушала.

— Это очень смешной трюк, папа. Бросить нас на полгода и уехать типа на заработки. За большими деньгами, а? Наверное же, ради меня и Элизы? Слушай, а в скольких надо было выстрелить, чтобы я в следующем году училась в универе? Может, мне тоже?.. Съезжу, заработаю сама. За лето, на каникулах? Я пока не умею — так ты мне покажешь. И Элизу с собой возьмём: семейный бизнес, знай наших! Заодно проведаем бабушку Дороту. Ну что, что ты молчишь?! Ты же мёртвый, а не немой! Давай, скажи что-нибудь, давай, давай, давай!..

Он всё-таки шагнул и обнял её, кажется, продолжая что-то говорить. Просто она не слышала.

Но и не пыталась оттолкнуть. Стояла так пару мгновений, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не прорвалось наружу то, что разрывало её изнутри.

Не слёзы, нет. И не стыд.

Слепая, белоснежная ярость, желание сделать ему больно — точнее, вернуть ту боль, которую он причинил сейчас ей.

Потом отец вдруг вздрогнул и отшатнулся с гортанным, хриплым криком.

Не сумела, подумала Марта. Не сдержала.

Он смотрел на неё изумлёнными глазами, лицо исказилось, как будто это было и не лицо вовсе, а маска из теста, по которому вдруг мазнули невидимой пятернёй. Пальцами он коснулся отворота своей рубашки — и с шипением отдёрнул их. Теперь там было не только пятнышно, но и косой, V-образный след, расходившийся от груди вверх, к шее.

Лишь сейчас она почувствовала жар у себя на коже, потянулась и вытащила наружу вещицу, о которой совершенно забыла. Подарок мальков. Обычный жёлудь на серебряной цепочке.

На цепочке, которая прожгла отцу рубашку и, кажется, оставила след на коже.

— Что это? Откуда оно у тебя? — спросил он растерянно. Расстегнул пуговицы, провёл подушечками пальцев по ожогу. — Жжётся, — сказал с детской какой-то обидой. Лицо у него стало прежним, как минуту назад. — Очень жжётся, я уже давно не чувствовал ничего такого… кроме, может быть, голода… тогда, до яблок.

Она попятилась, не выпуская из рук цепочки. Держала перед собой двумя руками, хоть это было и не очень-то удобно.

— Кто ты? — прошептала. — Если ты просто умер, почему… почему это?.. — Она кивнула подбородком на его шрам, уже начавший чернеть.

И вот тогда отец рассказал ей всё. Всё до конца.

Домой её отправили на машине, Гиппель сам вызвался отвезти. По дороге ему тысячу раз звонили, но он сбрасывал звонки.

Начался дождь, и улицы лежали пустые, тёмные, только в проёмах дворов порой мелькали какие-то тени. Чаще — похожие на людей, но не всегда только на них.