Дмитрий Емец - Череп со стрелой

Струйки дыма расползались по комнате. Они были тонкими, как нити, но не рвались. Шарик продолжал настойчиво пульсировать.

– Уходим! Быстро! – зашипел Ул, однако прежде, чем кто-то сдвинулся с места, шарик полыхнул и каждая из нитей выбросила еще с сотню, точно у дерева от ветвей разбежались более мелкие побеги. Теперь вся комната была оплетена.

Ул, опомнившись, поймал за рукав рванувшуюся к выходу Яру:

– Поздно! Замри! Не задевай это!

Шныр, который не умеет слышать с первого раза, и мертвый шныр – примерно одно и то же. Рина с Сашкой повиновались не столько Улу, сколько той мгновенной покорности, с которой его послушалась Яра. Через мгновение она уже сидела у стены, прижавшись к ней спиной. В двадцати сантиметрах от ее груди пульсировали сразу три нити.

– Это то, что я думаю? – спросила Яра.

– Оно самое, – мрачно подтвердил Ул. – Ведьма, которая это сделала, натуральная самоубийца. Сколько псиоса ей ни давай, она испепелит себя такой магией за полгода.

Рина вспомнила дамочку с глиняной трубкой, о которой Белдо сказал, что она выдувает шары смерти.

– Сколько у нас времени? Когда эта штука погаснет?

– Надеюсь, быстрее, чем нас перестреляют. Ведьме тоже непросто держать этот шарик. Она сама изнутри выгорает…

Лежащий под батареей шар постепенно переставал вращаться. Его пульсации лились толчками и распространялись по всей паутине, пробегая по ней маленькими серебристыми шариками. Сашка ощутил, что с ним что-то происходит. Мысли путались. А еще его очень раздражали пестрые носки Дани и то, что Даня снял ботинки и шевелил пальцами ног. Видимо, опасался запачкать потолок. Сашку до того бесили его носки, что хотелось шарахнуть из шнеппера.

– Я стою на голове, и у меня все болит! – плаксиво сообщил Даня.

Наста сухо цыкнула по дуге и проследила полет своего плевка.

– А у тебя все подряд болит или что-то определенное?

– Все подряд! – впал в уныние Даня.

– Ну, это еще ничего. Когда у человека болит все подряд, то это нервное. А вот если что-то определенное, то надо уже заморачиваться и лечить.

В комнату, разбив стекло, влетел голубь с окостеневшими крыльями и свернутой набок шеей. Он попытался развернуться, но врезался в пульсирующую нить, вспыхнул и в одно мгновение прогорел. Одна из нитей осыпалась.

– Хотели подглядеть, как у нас дела, но накладка вышла! – сказал Ул.

Сашка посмотрел на Ула и понял, что Ул раздражает его куда больше Даниных носков. Сидит тут, понимаешь, сунув большие пальцы в карманы, и лицом просит кирпича. Сашка представил, как он бьет Ула в челюсть, а потом добавляет по шее ручкой саперки. Образ был настолько ярким, что Сашка испугался и, решив, что все произошло в действительности, схватил себя за запястье правой руки.

– Не мог бы ты провалиться? Я тебя ненавижу! – сказала кому-то Рина.

Сашка повернулся, пытаясь понять, кого она ненавидит, и убедился, что ненавидят его.

– Знаете, что этот тип делает? Отправляет мне координаты ДжиПиЭс! В последний раз притаскиваюсь чуть ли не в Митино, а там на гараже метровыми буквами: «Ты мне нужна!» Офигеть, как информативно! А так нельзя было сказать?

Сашка начал тихо кипеть. Теперь ему хотелось прибить ручкой саперки не только Ула. Выстраивалась уже целая очередь. Яра уткнулась лицом в согнутые колени.

– Тшшш! – прошептала она. – Вы что, не понимаете, что этот шар – болото ? Мы тут все надышались! Не смотрите друг на друга! Закройте глаза! Эта гадость перехватывает сознание. Если будем смотреть, возненавидим и перестреляем друг друга.

Сашка закрыл глаза. Несколько секунд ему хотелось на кого-нибудь броситься, но он перетерпел, и ненависть постепенно погасла. Он сидел с закрытыми глазами и старался не дышать часто, потому что воздух в комнате с каждой секундой становился все более гнилостным, как в болоте .

Сашку атаковали кошмары: он видел тысячи трупов без кожи, самих себе роющих могилы. И над головой каждого – страшная призрачная фигура, окутанная бинтами. Руки у фигур короткие, но пальцы бесчисленны и, как корни, уходят в человеческие головы. Но тут эльбы перегнули палку. Образы были так жутки, что включилась защита сознания. Человек боится не страха вообще, не мирового зла, а маленького локального ужаса, вроде мухи, ползущей по открытому глазу мертвеца. Тут же все было слишком глобально, и сознание сумело справиться.

Тонкие нити, постепенно распадаясь, распространяли запах гниения.

Сашка сидел с закрытыми глазами. Почему говорят, что человек широк? Узок, невообразимо узок! Мал, как сигаретный огонек. Каждый вписывается в одну крошечную точку, в одну схему, в один подход к жизни, в одну-единственную манипуляцию, в маленькое «что-то». Каждый – огонек, движущийся куда-то, и весь вопрос только куда и не погаснет ли он по пути.

Рядом с Сашкой постоянно повторялся монотонный, тревожащий звук. Он никак не мог сообразить, что это. Не удержавшись, быстро приоткрыл один глаз. Витяра стучал зубами и непрерывно повторял «ва-ва-ва». В руке у Витяры был смятый ком пластилина, от которого он, не сознавая этого, откусывал кусочки.

Убедившись, что между ними нет нитей, Сашка протянул ногу и толкнул Витяру. Тот перестал повторять «ва-ва-ва» и, не открывая глаз, быстро и невнятно произнес сквозь пластилин:

– Да-да! Все плохо! Мне очень нужно сейчас в жизни какое-то маленькое чудо! Но не исключено, что после маленького чуда я захочу большое чудо, и лучше вообще не расслабляться.

Яра оторвала лицо от колен. Она подумала, что тишина опасна. Болото шепчет каждому свое. А когда звучит общая речь, отдельные мороки разрушаются, а общий образ эльбам подобрать трудно.

– Давайте говорить! О чем угодно! Только не друг о друге, чтобы не поссориться!

Брызнули уцелевшие стекла. В окно влетело несколько болтов. Один вонзился в паркет в полуметре от ноги Ула и, зацепив одну из нитей, осыпался вместе с ней. Еще одна из нитей вспыхнула, когда ее задело падающим стеклом.

– Три стрелка! Как раз четверка за вычетом ведьмы! Остальные выпасают на лестнице, – сказал Ул.

Рину атаковала поочередная ненависть к каждому, чей голос она слышала. Вспоминались все обиды с момента их знакомства. Списком всплывали, и так пугающе ясно, словно она всю жизнь только и делала, что их запоминала.

– А ты на мою шапку наступил, – сказала она Улу, вздрагивая от ненависти.