Николай Пугач - Трудный день факира в джинсах

Витя стал жадно хрустеть огурцом. Когда насытился, лег на траву. Усталость тихонько подкралась к глазам, сомкнула веки. Какое-то время он нежился в дремотном состоянии. «Хорошо бы сейчас поспать, — размышлял Витя. Но тут ему подумалось, что в этот раз он может уснуть и не проснуться. Стало не по себе. Дремотное состояние прошло, он открыл глаза. Над ним — веники камыша, небо в тучах, похожих на выцветшие занавески. Трава кого-то настойчиво предупреждала быть тише: ш-ш-ш! ш-ш-ш! ш-ш-ш!.. Усыпляла хмельными запахами. Ему представилась мать. Она сидит на своем любимом диване и плачет, уткнувшись в ладони. Отец успокаивает ее, а сам тоже чуть не плачет… Вите захотелось подняться и убежать домой…

Пока Витька ел огурец, Емелька сидел, отвернувшись, и глотал слюну. Спасаясь от аппетитного запаха, незаметно зажал ноздри пальцами. Он подумал о том, что нужно бы уйти куда-нибудь подальше, где уже не будет слышен ни запах, ни хруст. „Нужно бы!.. Нужно бы уйти!“ — твердил он и не двигался с места.

Когда хруст прекратился, Емелька все еще сидел отвернувшись, чтобы друг не заметил его состояния.

— Отдохнули, а теперь за дело, — сказал он, так и не поворачиваясь к Витьке. — Рыбу когда-нибудь ловил?

— Редко…

— Тогда заостри палку и накопай червей, а я пока снасти приготовлю.

Емелька распутал капроновую леску. Насадил червя, поплевав на него, привычно махнул удилищем. Оно протяжно ухнуло, крючок и грузило звонко бултыхнулись в море. Следом за ними невдалеке в воду шлепнулось что-то длинное и толстое.

Емелька ахнул: „Оливтянка! — потом стал уговаривать себя: — Да нет, не может быть. Померещилось! Наверно, огромная рыба плеснулась…

Поплавок вдруг нырнул, леску повело в сторону. Емелька рванул удочку, она изогнулась в дугу, но капроновая нить не пускала.

Что-то крупное сидит на крючке“, — подумал мальчишка, медленно подтягивая к себе удилище.

Что-то оказалось старым башмаком с наполовину оторванной подошвой.

Может быть, рыба с перепугу сиганула внутрь», — подумал Емелька, забираясь рукой в башмак. Но внутри был только липкий ил и маленькая улитка. Он сердито швырнул башмак в море. Вторая поклевка была такой же глубокой. И снова что-то тяжелое волочилось по дну. Это был чемодан.

— Что за ерунда! — возмутился парнишка. — Вить, забери чемодан, золотая рыбка прислала, — сказал он и подумал: «Не померещилось. Оливтянка! Но почему башмак, чемодан? Шутить, что ли, надумала? Мы же жгли ее. Да и вообще… Ерунда, не может она здесь оказаться».

Чемодан был тяжелым. Витя попробовал его открыть, но не смог и волоком утащил на поляну. Согнув лезвие ножа, но так и не открыв чемодан, Витька наконец оставил его и снова продолжал палкой выкапывать червей.

Емелька забросил удочку в третий раз.

«Нужно менять место», — подумал он, с опаской поглядывая на поплавок. Ждать пришлось недолго. На этот раз маленький окунек сорвался с крючка в траву. Выпучив глаза, он бился на земле, жадно хватая ртом воздух. Емелька выбросил окунька в море.

— Поплавай еще. Всякому свое время, а я покрупнее поймаю.

Скоро вокруг поплавка задрожала вода. Пора было подсекать. Он дернул удилище вверх. Леска, свистнув, натянулась, но улов ближе не подвинулся.

«Опять зацепилось что-нибудь непотребное, — подумал мальчишка. Перебирая удилище руками, он медленно подтягивал его к себе. Из воды показался обруч мережи. — Хорошая сеть не попадется, худую небось кто-то выбросил… Какое-то заколдованное место. Нужно срочно перейти куда-нибудь».

Емелька хотел приподнять мережу, чтобы отцепить крючок, но тут же уронил ее. Мережа оказалась тяжелой, в ней плескалась рыба.

— Ура, есть улов! С ведро будет! Ай да золотая рыбка! Сначала почудила, потом наградила! — закричал Емелька и вдруг застыл с открытым ртом. Из воды, метрах в пятнадцати от берега, показалась голова с глазами во все лицо. Бросив мережу, Емелька рванулся бежать и едва не сбил Витьку.

— Ты куда?! — удивился тот.

Емелька оглянулся. Голова исчезла.

— Вить, ты ничего не заметил в море?

— Нет. Кроме какой-то головешки. А с нее клок водорослей свисает.

— Эх ты, головешка! Это ж была голова оливтянки.

Витя внимательно посмотрел другу в глаза.

— Не пойму я тебя, то ли ты шутишь, то ли у тебя бред.

А Емелька подумал: «Может, и правда головешка?» Поглядывая с опаской на воду, он вернулся за мережой, выволок ее на берег, развязал на сетке узел и вытряхнул улов. Рыба переворачивалась в воздухе, падала и снова пружинила вверх.

— Вот это удача! — сказал Витька, упав на колени и запустив руки в горку пляшущей рыбы.

— Эх, и наедимся сейчас ушицы! Коко, ты когда-нибудь болел?

— Насморком. Зато здорово. Из носа текло, как с крыши. Хоть ведро подставляй.

— Насморк не болезнь. Я вот болел с температурой. Когда хворь настоящая, нужно лежать в постели. В это время белые кровяные шарики, лейкоцитами их называют, поедают вирусы. А если ты двигаешься, шарикам не до них. Они стараются быстрее разнести клеткам пищу… Так что давай-ка ложись. А я сейчас уху сварю.

— Почему это именно я должен ложиться?

— Если на тебя и попали вирусы, то совсем немного, твоим шарикам легче будет с ними справиться. А я ладонями смахивал с оливтянки песок. И вирусы заодно прихватил. Я к тому, что если меня недуг одолеет, поджарь меня на костре заодно с бациллами.

Витька вздрогнул.

— А если мы оба свалимся? — спросил он, сдерживая дрожь.

— Ты не свалишься. Ты вот даже не болел. А ко мне бациллы уже давно протоптали дорожку. И вообще — не всякий умирает, кто хворает, говорит моя бабушка.

— А все-таки? — не унимался Витька.

— Все-таки, все-таки! Вот прицепился! Что-нибудь сообразим Ложись-ка ты! И думай о лучшем, а худшее — само пожалует.

— И не собираюсь! Я пошел за хворостом.

— Вернись!.. Ну, как хочешь… — уже сам себе сказал Емелька. — Я пока рыбу почищу.

Он вырыл в песке ямку, прокопал от нее канавку к воде, отобрал крупную рыбу для ухи, а оставшуюся перебросал в яму.

Солнце уже совсем растаяло в море. Ветер лениво встряхивал кусты, перебирал траву. Одинокая лягушка квакнула тоскливо и прислушалась. Выждав немного, ей с разных сторон ответили еще три квакушки.

Емелька то и дело хлопал себя по рукам и ногам, яростно чесался, но от комаров не было спасенья.

Неожиданно вспомнился голос матери:

— Емелька! Иди домой!.. Кому сказано! Иди домой!

И пожалуй, впервые ему захотелось сейчас, без отговорок, побежать домой. Он сердито ухватил рыбину за хвост, ожесточенно заскреб ножом по чешуе…

Кустарник вокруг был молодой, ивовый и ольховый. Сухих веток набралось немного. Дрова чадили, но не загорались. Витя подбросил в костер сухой травы. Огонь вывернулся вверх, лизнул ее на пробу, оставил на котелке черные отпечатки.