Адриан Фараван - Воронка времени

Все окружающие стали согласно кивать головами, но тут вступил в разговор Кеша:

– Мне кажется, речь идёт о ночи.

– Правильно! Ну вы, ребята, и умники! Вдумайтесь, ведь это действительно так – ночью все цвета сливаются в один чёрный, а вещи становятся неразличимы без света факела. Надо будет мне побольше узнать о вашей стране, видать, головастые там люди живут. Не то что здесь.

– Не скажите, маэстро, у нас тоже множество мудрецов имеется, – возразил кто-то из толпы.

Люди раздвинулись, и стал виден говорящий. Это был молодой монах в белой рясе, скорее всего, из ордена доминиканцев.

– Без них, мудрых людей, не было бы нашей горячо любимой Флоренции: Брунеллески, Альберти, Пачоли, не говоря уж о великом Данте.

– Согласен, полностью согласен с Вами. Я не хотел никоим образом снизить достоинства отдельных представителей нашего города. Просто я хотел заметить, что если бы мы меньше обращали внимание на наши одежды, а больше на научные изыскания, то мудрость наших граждан выросла бы непомерно.

– Всё вам наука! Везде науку суёте в первую очередь. А наука – самое что ни на есть исчадие дьявола.

– Позвольте с вами не согласиться, отец мой. Не для того ли бог дал нам зрение, чтобы уметь увидеть, слух, чтобы уметь услышать, а разум, чтобы суметь понять. Не пользоваться тем, что даровано нам самим господом богом, кощунственно, не так ли?

– Это всё ваше словоблудие! Всё вывернете наизнанку, навыворот! – сердито буркнул монах и ушёл в вечернюю тень.

– Не обращай внимания, Леонардо. Эти бедные доминиканцы всё никак в себя не могут прийти после их разгрома во главе с Савонаролой. Дай им волю, мы бы опять сжигали книги да постились целыми днями. Но раз уж пошёл такой разговор, давай-ка третью загадку, ведь бог любит троицу, – закончил шуткой маэстро Липпи.

– Тебе, дорогой мой Филиппино, не могу ни в чём отказать. Вот вам ещё одна:

Со всех концов стола посыпались догадки, но Винчи лишь посмеивался и отрицательно качал головой, пока Умка не дотронулась до руки маэстро и тихо прошептала:

– Мне кажется, я догадалась.

– Давайте послушаем, что хочет сказать это дитя! – призвал Леонардо к тишине спорящих. Умка продолжала:

– Мне думается, речь идет о хлебе, который мы печём в печи. Хотя, может быть, и не хлеб, а любая другая пища, которую мы готовим там…

– Умница! Совершенно верно! – восторженно захлопал в ладоши художник. – Вы, молодые люди, заслужили награду за вашу сообразительность. Филиппино, налей им вина самого лучшего!

– Спасибо, маэстро. Нам достаточно вашей похвалы. По законам нашей страны детям пить вино не разрешено, – вставила быстро Оля.

– Замечательный порядок. Нам тоже бы надо ввести подобные законы. Многие беды могли бы избежать, кабы молодёжь не увлекалась употреблением напитков. Вот вам друзья и причина острого ума этих отпрысков – трезвость ума да знания. Но, я вижу, уже стемнело, пора бы и честь знать.

– Одну минуту, маэстро! – люди, окружившие художника, отошли в стороны, и стало видно молодого человека, сидевшего за соседним столом, обратившегося с вопросом:

– Я всё ждал момента узнать, можете ли вы объяснить один момент из «комедии» Данте. В одной из песен о рае Данте вопрошает о некоем индусе, ведущем праведную жизнь, но не знающем Христа – достоин ли он попадания в рай более, чем грешный христианин? Мне кажется, тут есть некое противоречие.

– По правде сказать, я не силен в теологических спорах.

По мне праведность стоит выше принадлежности к религии. Жаль, что уже ушел Сандро Боттичелли – он гораздо лучше меня разбирается в подобных вопросах. Хотя постойте, вон ведь рядом с вами Микеланджело! Он знает Комедию лучше многих и может вам всё разъяснить. Не так ли? – обратился Леонардо к скульптору, сидевшему до сих пор вполоборота.

Тот вдруг вскочил, как ужаленный, и рывком двинувшись от стола, крикнул:

– Что бы тебе самому не ответить? Ты же всезнайка. Вот и отвечай сам, хотя ты только на словах умелец. Сам даже Коня не сумел перевести в бронзу! – и ушёл со двора.

– Что это с ним? Какая муха его укусила? – удивился Липпи, а Леонардо, покрасневший то ли от смущения, то ли от гнева, тем не менее не дал волю своим чувствам, а тихо сказал:

– Да, видно сегодня явно не мой день… Прошу простить, но мне пора на покой, – встал из-за стола. Только теперь ребятам стало видно, какой он высокий.

– Маэстро, можно мы вас проводим? – спросила тихо Даша.

– Спасибо, дорогие мои. Я и сам хотел просить вас об этом. Здесь слишком темно, а меня очень заинтересовало Ваше лицо, молодой человек. Вы не возражаете, если я сделаю набросок? – спросил художник у Жени.

– Вовсе нет, пожалуйста, – смутился Женя.

– Спасибо Филиппино, это был чудесный вечер. Салаи, ты идёшь? – обратился Леонардо к кому-то в толпе.

– Маэстро, может, я ещё задержусь немного? – донеслось в ответ.

– А тебе не хватит?

– Вас же всё равно провожают. Да и Зороастро дома.

– Ладно. Гуляй, пока гуляется. Только не напивайся слишком, – сказал напоследок Леонардо и в сопровождении ребят ушёл из боттеги.

Шествие при свете факелов по ночной Флоренции было тревожным. В наступившей тишине их шаги гулко отдавались от каменных стен окружающих зданий, света пламени едва хватало на то, чтобы разглядеть дорогу под ногами, но Леонардо это нимало не заботило. Дорогу свою он знал прекрасно, и очень скоро они оказались у стен монастыря, расположенного почти в самом центре города. Скрипнула, распахиваясь, дверь, и Да Винчи широким жестом пригласил ребят внутрь. Художник уверенно шёл по длинным петляющим коридорам, пока, наконец, они не очутились в просторной комнате, освещённой по четырём углам большими светильниками. Из соседней комнаты высунулась лохматая голова:

– А, это ты, Леонардо? Я как раз собирался спать. Салаи не с тобой?

– Нет, он задержится.

– Как всегда. Тогда не буду запирать дверей. А кто это с тобой?

– Это мои гости издалека. Ложись спать, Зороастро, – дверь в соседнюю комнату захлопнулась.

– Добро пожаловать в мои апартаменты! – промолвил Леонардо. – Здесь у нас гостиная, там спальня Зороастро, Баттисты и Салаи, за ней комната кухарки, а моя спальня и мастерская на втором этаже. Проходите, смелее, смелее.

– Уже поздний час, нам пора домой, а то отец станет беспокоиться, – сказала Умка.

– Понимаю, я Вас задержу только на пару минут. Могу я Вас попросить сесть поближе к огню, – обратился Леонардо к Жене. – Вот здесь. Спасибо. Поверните, пожалуйста, голову чуть вбок. Стоп! Достаточно. Вот, вот так. Одну минуту, – заторопился художник и, схватив первый попавшийся лист бумаги, стал наносить на неё штрихи углём.