Дэвид Алмонд - Глина

— Мертвый? — шепотом. — Мертвый?

И мама рядом оказалась.

— Что такое? — спросил я ее.

— Беда случилась. Нашли мальчика, мертвого.

Я закрыл глаза — не дышу, молчу.

— А зовут его, — говорит мама, — Чарли Черрис.

Очухался я уже на Уотермил-лейн, стою в негустой толпе — кто под деревьями, кто к изгороди прислонился, кто сидит на скамейке или на низкой ограде палисадника. Кто стоит один, кто рядом с другими, переговариваются. Я один — брошенный, перепуганный. У обочины две полицейские машины. Полицейский охраняет вход в Сад Брэддока. Шлем его на утреннем воскресном солнце сверкает серебром. Стоит, расставив ноги, сложив руки на груди. И все поворачивает голову, оглядывается на сад. Другие полицейские там, внутри.

Мне хочется крикнуть: «Да кликните вы их обратно! Монстр на них набросится, и на вас тоже! Спасайтесь! Спасайтесь!»

Кто-то ткнул меня под ребра. Оборачиваюсь. Джорди. Физиономия в синяках после нашей драки.

— Умер! — шепчет.

Лицо держит, не кривит. Сжал кулак, вытаращил глаза.

— Умер, Дейви! — Ухмылка все-таки проступила, он ее сразу согнал. Дальше говорит еще тише: — Охренеть, мечта взяла и сбылась!

Тут мои родители подошли; у Джорди на лице опять ничего.

— Я так понял, его какие-то мальчишки обнаружили, — говорит папа. — Похоже, сорвался в каменоломню с края. — Дальше тише: — Медицинская машина приезжала. Увезли тело.

— Сорвался? — говорю. — Упал, в смысле?

— Судя по всему. Похоже, ночью. Говорят, он был…

— Бедняжка, — говорит мама.

— Да. Вы там с ним как, общались? — говорит папа.

— С таким пообщаешься, — говорит Джорди.

— Непутевый был? — говорит папа.

— Крепкий орешек, — говорит Джорди.

— Я и сам слышал, — говорит папа. — Да и пить пацану в его воз…

— Он упал? — говорю.

— Да. Бедолага. Упал.

— Мы его все боялись, — говорю.

— Да ну? — говорит папа.

— Угу, — говорю. — Еще как!

— Тсс. — Это мама. Обняла меня за плечи. — Про мертвых дурно не говорят, Дейви.

— Саду теперь всяко конец, — говорит папа. — Теперь их поди останови: закроют и застроят.

Мы все посмотрели на ворота.

— Всегда было нехорошее место, — говорит мама.

— Зато интересное, — говорит папа.

— Да, — говорит мама. — Интересное. Помнится, когда мы еще были… Ой, смотри!

Подъехала еще одна полицейская машина. Из нее выходит женщина — маленькая, сгорбленная. Сотрудница полиции повела ее к воротам. По толпе прошел шепоток.

— Миссис Черрис, — говорит мама. — Господи, как ее жалко!

Сотрудница увела женщину в сад.

— Хочет посмотреть, где это произошло, — говорит мама. На глазах слезы. — Любой бы захотел, да? — И прижала меня к себе, будто чтобы защитить.

Я не дышу. Жду, когда раздастся крик. Жду, когда все выскочат оттуда в ужасе, а за ними — монстр, но ничего не происходит, только жалости и пересудов вокруг все прибавляется.

— Как ее жалко, — повторяет мама.

Она повернулась к подружкам, говорит с ними, перешептывается.

— О! — говорит. — Я знаю. Очень, очень грустная история.

Я — глаза на нее. Очень, очень грустная история? А главный герой в ней — паскудный Череп?

Мама языком прищелкнула, кивнула, пожала плечами.

— В Пелау-то все про это знают. Отец у него сварщиком работал на верфи. Упал в корабельный трюм, сломал позвоночник, сразу и умер. Она много лет сражалась за компенсацию — так оно иначе и не бывает. И вот наконец получила несколько сот фунтов — подачка в сравнении с тем, чего она лишилась. Но у миссис Черрис совсем ни сил, ни здоровья не осталось, и мальчишка от рук отбился, ничего она не могла с ним поделать. Кто же скажет заранее, до чего могут довести семью боль и утрата? Мальчишка смолоду за бутылку. Деньги на это как-то умудрялся из нее тянуть. Он был здоровый, сильный, на вид — взрослый мужик, да и жалели его все, так что закрывали глаза на его пьянки. А вот теперь она и сына лишилась. И что ей, несчастной, в жизни осталось?

Смотрим на ворота — там никого.

— И уж совсем ей ни к чему, чтобы мы здесь стояли и пялились, — говорит мама. — Пошли. Пошли по домам.

Я еще постоял немного — смотрю, выжидаю. Ничего. Солнце сияет над миром, яркое, ясное. Я нагнулся, соскреб немного грязи. Сжал в ладони. «Оживи!» — бормочу, но, понятное дело, ничего не происходит. В то утро на Уотермил-лейн все вокруг казалось вымышленным, ненастоящим, будто из сна. Я попытался сказать себе, что трагедия, случившаяся совсем рядом, не имеет ко мне никакого отношения. Череп был пьян. Упал. А я? Я попытался сказать себе, что меня надули, провели, загипнотизировали, что я…

— Дейви! — окликнула мама.

— Да.

Я руку разжал, грязь выпала. Я встал и пошел оттуда с мамой и с папой.

Дурковатая Мэри стоит у своей калитки, Стивен рядом. Мы подходим, она глаза выпучила.

— А, славный мой служка! — говорит. — А с ним его славные мама и папа.

— Здравствуй, Мэри, — говорит мама. Положила ладонь ей на плечо, Мэри так и расцвела от радости. — Как у тебя дела, Мэри?

— Все хорошо, — говорит Мэри. — Только что проснулась. — И хвать маму за руку. — Что там случилось? — шепчет.

— Так, небольшая неприятность.

Стивен на меня смотрит, такой спокойный.

— Пока мы все спали, — говорит.

— Да! — подхватила Мэри. — Вы представляете? Я только что проснулась!

И на лице — изумление.

— И такой видела странный сон! — говорит.

Глаза закрыла, поднесла руку в голове, будто чтобы поворошить память там, во тьме.

— Зверюгу! — говорит.

— Зверюгу? — говорит мама.

— Угу! В дом ко мне забралась зверюга! Хи-хи-хи-хи-хи! Забралась!

Глаза распахнула, рот ладонью зажала, хихикает, скалится.

— Следы этакие с когтями по всей прихожей! Хи-хи-хи-хи! А теперь она в сарае спать завалилась! Точно! Хи-хи-хи-хи! Как пить дать!

Днем к нам пришли двое полицейских. Папа подошел к двери, но оказалось — они ко мне. Он их впустил. Один — сержант Фокс, другой — участковый Граунд. Стоят, зажав шлемы под мышкой, в руках блокноты и карандаши. Садиться отказываются.

— Так, сынок, — . говорит сержант Фокс. — Парочка вопросов, и мы пойдем дальше.

— Ничего страшного, — говорит участковый Граунд.

— Ладно, — говорю.

— Первый вопрос, — говорит сержант Фокс. — Ты знал этого погибшего парня?

— Немного, — шепчу.

— Говори громче, Дейви, — велела мама.

— Да, — говорю.

Дрожу весь. И вой внутри.

— Отлично, — говорит сержант Фокс. — Пойдем дальше. И что ты о нем знал?

— В смысле?

— Ну, что он был за парень. Чем занимался. Ну… интересы, все такое.

— Так сказать, внутренняя жизнь, — вставил участковый Граунд.

Я плечами пожал:

— Не знаю.

— Мой сын с ним не водился, — говорит папа.

— Вот как? — говорит сержант Фокс.