Анатолий Мошковский - Заблудившийся звездолет. Семь дней чудес

— Борь, — сказала вдруг Наташка и как-то чудно улыбнулась. — Ты раньше никогда так не хвастал, ты стал совсем другой! Не от Глеба ли нахватался? Тебя не узнать…

Боря на миг онемел.

— Какой же я стал?

— Ты был раньше добрый, звал всех к себе поиграть, говорил, как строить модели, и помогал, а теперь задаешься и грозишь…

— Ничего я не задаюсь! — крикнул Боря.

— Задаешься.

— И никому я не грожу!

— Грозишь… Ты не сердись, Боря, не для этого говорю… — Наташка с грустной улыбкой посмотрела на него. — Лодка ведь не твоя. Не твоя, правда? И ты…, ты должен…

— Ничего я не должен! — вспылил Боря. — Моя она теперь — и все, никому не отдам ее! — Подумать только, она опять суется в его личные дела. Она хочет, чтоб Боря остался прежним, чтоб Андрей презрительно стрелял в него глазами-пулями, чтоб из него можно было вить веревки, чтоб…

— Не обижайся, Борь… — продолжала Наташка, но он больше не мог ее слушать.

— Давай книгу! — Он повернулся к ней левым карманом.

Лицо Наташки сразу как-то осунулось, глаза уменьшились, лоб сморщился, пальцы, с силой прижимавшие к груди книгу, побелели, а вторая рука нырнула в карман кофточки и стала что-то искать там, выворачивать его.

— Дам… Я, конечно, дам… Для того и принесла… Но ее так трудно было достать… Папа купил совсем случайно, — затянула вдруг Наташка нудным, постным голосом, — и, пожалуйста, ничем не залей ее, не закапай и получше мой перед чтением руки, и еще…

— Значит, не дашь почитать? — Боря с тоской смотрел на нее.

— Почему не дам? Дам…

Но Боря видел, как не хочется Наташке давать ему «Маугли» — книгу, на обложке которой рядом с каким-то большим хищным зверем — не то львицей, не то леопардом — бежал голый мальчишка, видел, как подрагивают от скупости ее тонкие пальцы, а глаза уже не вспыхивают прежним восторгом… Где там!

Это сильно задело Борю.

— Не нужна мне твоя книга! — сказал он. — Как-нибудь без нее обойдусь… Всего! — Он резко повернулся и побежал по лестнице вниз, и тотчас вслед за ним полетел полный мольбы голос:

— Борь, Боречка, ну возьми… Тебе же принесла!

— Можешь подавиться ею! — Боря побежал дальше, но где-то уже на уровне пятого этажа пожалел: напрасно обидел ее, она ведь не виновата, что так вела себя, а виноват он и его приборчик…

И что за странная кнопка! «А на меня она подействует?» — подумал вдруг Боря.

Он остановился у окна между третьим и четвертым этажом. Вокруг — никого, все ездят на лифте. Он отвел в сторону «молнию» на кармане куртки и вытащил приборчик. И долго не решался заглянуть в Хитрый глаз. Никто ведь не мог выдержать его взгляда — Хитрый глаз не знал жалости и действовал мгновенно.

И подумать только — вроде обычная пластмассовая коробочка с двумя рядами кнопок и циферблатиком, а какая нечеловеческая силища в ней!

Боря повертел ее в руках, погладил и на мгновение глянул в Хитрый глаз — живой, глубокий, коварный, прямо-таки втягивающий в себя. И не ощутил никаких перемен, будто и не смотрел. Он только почувствовал смутное беспокойство: на месте ли коробка с лодкой, спрятанная под кровать? Не утащил ли ее Костик? А деньги, что дал отец, он не потерял их? Боря поставил приборчик на подоконник, сунул руку в карман и стал пересчитывать бумажки… На месте. А мелочь? Боря лихорадочно пересчитал ее — ни копейки не потерял.

Что это он вдруг вспомнил про деньги?

Боря подольше задержал взгляд на Хитром глазе, и опять ничего не случилось. Только руки без его согласия снова бросились в карманы пересчитывать деньги. А что их пересчитывать — все на месте! Но Боря ничего не мог поделать с собой и опять принялся пересчитывать… До чего же неприятная кнопка!

Хватит! Боря схватил приборчик с подоконника, сунул в карман и побежал вниз, не зная, нажать ли другую кнопку или пока что подождать…

Боря вышел на Черемуховый проспект и внезапно увидел Вову — Вову Цыпленка, от которого теперь все зависело. Ведь что получалось: лодка уже вроде его, Бори, и в то же время она не слушалась его, не подчинялась ему и, значит, была не совсем его…

Вот, наверно, почему, когда Боря увидел Вову, в горле у него застрял ком и стало трудно дышать. Цыпленок шел с лопоухим рыжим щенком на ремешке, что-то говорил ему, и они громко смеялись — в основном, конечно, смеялся Вова, а щенок только радостно подлаивал ему.

— Проголодался? — спрашивал Вова. — Потерпи, малыш, сейчас вернемся домой, и я устрою тебе пир горой и дам еще свежей колбасы из холодильника… Только не выдавай меня… Хорошо?

«Веселится, — подумал со вздохом Боря, — лишился таких вещей, и еще веселится!…» И, зная, что эта кнопка не в силах ему помочь, Боря все же, прячась за спины прохожих, пошел за Цыпленком.

И сразу Вова стал тише, и руки его тотчас скользнули в карманы. Да и щенок уже не припрыгивал так резво, и его торчащий вверх хвостик чуть опустился и вел себя не так легкомысленно. И смеяться они перестали.

— Вов! — окликнул его Боря — Подожди…

Цыпленок вдруг резко обернулся, и Боря не узнал его: доброе, большеглазое лицо сморщилось, а глаза стали не шире отверстия для монеты в телефоне-автомате.

— Чего тебе? — глухо спросил он.

— Вов… Ну не сердись… Глупо вышло… — начал Боря — Будь другом, попроси у Геннадия бумажку… Чтоб написал, как пускать лодку…

— Не попрошу и не дам! — крикнул Вова. — Ничего не дам! Ничего! Ничего!…

— Вов! — взмолился Боря. — Что хочешь Возьми взамен! Еще одного щенка получишь…

— А первого ты дал? Дал? Скажи? — У Цыпленка совсем пропали на лице глаза — лишь две тоненькие черточки, — и одна рука его все наматывала на себя крученый поводок, чтоб покрепче держать собачонку, а вторая непрерывно обыскивала все карманы, будто из них что-то пропало, а рука не верила этому.

И Вова ушел от него, утягивая щенка. Боря тоже поплелся домой.

Мама жарила на сковородке оладьи. Боря подошел к столу с горкой оладий на тарелке и протянул руку.

— Боря, не смей! — Глаза у мамы сузились, пальцы скользнули вниз по платью, что-то ища в том месте, где обычно бывают карманы.

Никаких карманов на платье не было, но рука ее упорно продолжала искать их.

— Но я…, я умираю с голоду!

Мама посмотрела на него через плечо:

— По тебе этого не скажешь…

— Мам, правда… Я очень хочу есть!

— Подожди. Сейчас придет папа.

— Но они стынут! Я хочу свеженьких!

— А больше ты ничего не хочешь?

У Бори приоткрылся рот. Он перестал дышать, горло что-то сдавило.

Это мог сказать любой — любой, но не мама! Она понимала его, и куда больше, чем отец или Костик, не говоря уже о мальчишках; ей было интересно все, что он говорит, что он делает и думает. И деньги-то чаще давала она — она, а не отец! — на все его танки и торпедные катера… И когда он болел, брала больничный лист и не отходила от его постели; касалась своей прохладной шершавой ладонью его лба и словно вбирала весь жар, и голова не так болела, и он скорее выздоравливал. Случалось даже, когда в самый разгар «войны» Костик удирал от него во двор, мама принимала на себя командование бронетанковыми или морскими силами противника и так азартно играла, ползая по полу или сидя на краю ванны, мокрая от брызг, с растрепанными волосами — на дне валялись шпильки, — что Боря забывал, что она старше его. Не мама, а малыш номер три! Но несмотря на это и на ее боевой азарт, Борины соединения всегда одерживали верх, и мама не расстраивалась, как Костик, и он после сражений чувствовал себя настоящим полководцем.