Астрид Линдгрен - Расмус-бродяга. Расмус, Понтус и Глупыш. Солнечная Полянка

Но сегодня Альфредо был настроен благодушно.

— Нешего киснуть, маленькие мальшишки, — сказал он, опустив бутылку. — Маленькие мальшишки должны быть веселыми — так всегда говорила моя мамошка; боже мой, как она лупила меня, когда мне не хотелось веселиться!

Расмус уставился на него:

— Думаю, дядюшка, вам не было бы так весело, если б у вас, дядюшка, отняли бы вашу собаку.

Довольный Альфредо закудахтал.

— «Дядяшка» и «дядяшка»! Сдается мне, мы можем перейти на «ты», раз у нас как бы общие дела, — сказал он и наклонился к ним, хитро подмигивая.

— Не знаю, захочется ли мне быть на «ты» с вором, — сурово произнес Понтус.

Альфредо шикнул на него, но затем снова расхохотался:

— Ах ты, придурок! По-твоему, лушше называть вора «дядяшка»? А как зовут вас, маленькие шалопаи-мальшишки?

— Расмус, — нехотя представился Расмус.

— Понтус, — сказал Понтус.

Альфредо расхохотался так, что у него заколыхался живот.

— Расмюс и Понтюс, ну и глупость! Но Расмюс и Понтюс — хорошие малыши, — льстиво продолжал он, — а не такие вот маленькие мерзкие стукаши, потому што они знают, што бывает с такими… Им возвращают только совершенно дохлую собашку, совершенно дохлую!

Глаза Расмуса стали огромными и испуганными.

— Альфредо, — сказал он, — ты можешь поклясться, что Глупыш жив?

Альфредо поднес бутылку ко рту и выпил остаток пива, затем рыгнул и сказал:

— Жив ли он?! Он жив так, што хоть кого вгонит в отшаяние, этакая маленькая бестия!

Он рыгнул еще раз и швырнул бутылку из-под пива в кусты сирени. В душе Расмуса что-то дрогнуло, живший в нем собиратель бутылок хотел было броситься за добычей, но он заставил себя остановиться; гроша ломаного не станет он зарабатывать на этом мошеннике, отобравшем у него собаку! Приблизившись к Альфредо на несколько шагов, он умоляюще посмотрел на него:

— Альфредо, а вы подумали о том, что Глупышу надо пить и есть?

— Ну да, он по колени утопает в мясном фарше, — заверил его Альфредо. — А воды у него столько, что он мог бы утопиться, если бы захотел.

Расмус от всего сердца понадеялся, что это правда, но все-таки до конца уверен не был.

— Это правда, абсолютная правда? — спросил он, вопрошающе глядя в глаза Альфредо.

Альфредо чуть ли не оскорбился:

— Думаешь, я вру? «Всегда держись правды, милый Альфредо, — говорила обышно моя мамошка. — Только полиции надо врать безбожно и изо всех сил». — Прервав самого себя, он в ужасе уставился на ведущую к ним дорожку: — Боже, сжалься надо мной, сюда идут полицейские!

Все благодушие разом слетело с него. Железной рукой обхватил он Расмуса и зашипел:

— Шалопай-мальшишка, ты все-таки накапал…

Расмус вывернулся из его рук.

— Представь себе, что нет! Думаешь, полицейские сами не знают, где искать воров?

— Да, они всегда являются в Тиволи, — пробормотал Альфредо, бросив долгий ненавидящий взгляд на полицейских, приближающихся к его фургону.

У Расмуса не было ни малейшего желания, чтобы отец и старший полицейский видели его в обществе Альфредо.

— Пошли, Понтус, бежим! — быстро прошептал он.

Еще оставалось достаточно времени, чтобы исчезнуть.

Разумеется, осмотрят еще немало фургонов, прежде чем подойдет очередь Альфредо. Однако Альфредо снова схватил его за руку.

— Оставайся здесь, — угрожающе сказал он. — Оставайся здесь, пока они не уйдут!

Тут появилась Берта. Она была перепугана насмерть, ее водянисто-голубые глаза испуганно подмигивали Альфредо.

— Полиция, — застонала она. — Черт, как я боюсь!

Альфредо прогнал ее в фургон.

— Сиди там и держи язык за зубами. Полицейским и собакам нельзя показывать, что боишься, тогда они не укусят.

Сам он внешне уже ни капельки не боялся. Теперь это был добродушный фигляр, у которого никогда не было ничего общего с полицией вообще и меньше всего — с этими двумя полицейскими, которые подошли к нему и отдали честь.

— Простите, мы хотели бы лишь осмотреть немного ваш фургон… чисто рутинная работа, — сказал старший полицейский.

Альфредо дружелюбно закудахтал:

— О, можете быть сколько угодно рутинными. Но остерегайтесь Берты, которая в фургоне; если ее разозлить, она, не раздумывая, нападает. Нельзя ли предложить вам шашечку кофе?

— Спасибо, мы — из полиции, — саркастически произнес старший полицейский.

Альфредо кивнул:

— Я так и подумал, так и подумал, увидя вашу красивую форму. «Не может быть, чтобы сюда пришла пара обыкновенных идиотов. Должно быть, это пара полицейских», — сказал я самому себе.

Расмус и Понтус стояли в нескольких шагах от них, стараясь сделаться как можно меньше. Расмус понял, что отцу не по душе видеть его здесь. Он робко посмотрел на него, надеясь, что тот ничего не скажет. Но надежда эта была напрасной.

— Что ты здесь делаешь? — неодобрительно спросил отец.

Не успел Расмус ответить, как вмешался Альфредо:

— О, это парошка маленьких славных мальшишек, они любят болтать с простым шпагоглотателем. Малыш Расмюс — красивый умный ребенок, будем надеяться, он вырастет и станет полицейским, тошь-в-тошь как его отец.

— Идем, Патрик, — сказал старший полицейский, и они вошли в фургон.

Расмус и Понтус остались с Альфредо.

— Милая бедняжка Берта, только 6 страх не отшиб у нее разум, — сказал Альфредо. — Хотя как это может слушиться, если никакого разума у нее нет? — Наклонившись, он потрепал Расмуса по щеке. — А ты, бедный ребенок, не принимай так близко к сердцу мои слова о том, што ты, может, станешь полицейским, когда вырастешь. Я не хотел тебя обидеть. Может, все будет гораздо лушше, шем ты думаешь: не всем же мальшишкам обязательно быть как отец.

— Ш-ш-ш, — шикнул на него Расмус.

— А твой папа, он что — был шпагоглотателем? — спросил Понтус.

Альфредо покачал головой:

— Нет, они были барышниками, все трое. А моя мамошка тоже не глотала шпаги.

— А кем же была она? — спросил Расмус.

Ему не было ни малейшего дела до семьи Альфредо, но, может, для Глупыша будет лучше, если поддерживать хорошие отношения с этим старым ворюгой.

— Она была барышницей, да, и она тоже, — сказал Альфредо. — И эта маленькая барышница была самой страшной обманщицей, какую только можно себе представить, ну просто поразительной. Не было на свете кобылы такой старой и дряхлой, которая не сделалась бы бодрой и шустрой на то время, пока ее не продадут. Мамошка вкатывала ей порцию мышьяка… Помню особенно одну, которую звали Леоноре…

Расмус съежился. Он проголодался и хотел уйти отсюда.

— Нам, пожалуй, пора домой, обедать, — сказал он.

Альфредо спросил с оскорбленным видом:

— Вы не хотите послушать о Леоноре? Это была старая кобыла, едва державшаяся на ногах, но мама влила ей через воронку три-четыре банки лекарства и продала кобылу крестьянину на ярмарке в Кивике.