Владимир Петров - Мишки-гамми и Принцесса

Нет, Говард не в отца. Но надо признать, что телосложением и здоровьем юноша далеко не слаб, вон какие сильные руки! Линда как-то видела, что и фехтовать он умеет, даже очень ловок, но это заслуги отца, который натаскивал сына, а сам он никакой страсти к забавам не имеет. Ему бы только взять книгу, устроиться в тени на берегу озера или на верхней площадке замковой башни и читать, читать, читать.

- Совестно мне уходить, но надо, - печалилась Линда.

- Да что вы, миссис! - воскликнул Говард. - Я отпускаю вас. Мне право нечем расплатиться, уже забыл, как выглядит пенс, не говоря уже о шиллинге. Но я вам сказал, возьмите в замке, что вам нравится. Есть же и посуда, и картины...

- Мне ничего не надо, - поспешно отказалась Линда. - Я думаю не о себе, а о вас.

- Обо мне не надо заботиться, - с ласковой улыбкой дотронулся до ее руки Говард. - Я счастлив, и не надо говорить обо мне в таком тоне. Запасов муки и крупы хватит на всю зиму. Много ли мне надо!

Он настоял на том, чтобы старая служанка взяла золотое блюдце и ожерелье матери.

- Этого хватит на жизнь, если продать, - сказал он, сам того не понимая, насколько щедр.

Такие дорогие подарки Линда ни за что не взяла бы, но, подумав о том, какие пышные похороны могут деревенские устроить ей, согласилась. Ей очень хотелось, чтобы ее ровесницы завидовали ей и думали, как хорошо Линда в свое время устроилась у господ, как сытно жила, если на свои похороны оставила столько денег. Мужчины могут на славу погулять, и хромой Мартин, когда-то бывший таким красавцем, возможно, на этот раз пожалеет, что когда-то предпочел другую.

Так и не удалось бывшей служанке выяснить, как можно быть счастливым, оставаясь в одиночестве в огромном пустом замке без единого пенса в кармане. Утром она собрала пожитки. Говард на лодке переправил ее с острова. Они еще раз попрощались, и служанка пошла по узкой тропе и вскоре скрылась за лохматыми елями.

Вернувшись на остров, Говард поднялся на башню и остановился у чугунных перил под крышей в виде шатра, которая держалась на четырех столбах по углам.

Он видел белую змейку тропы, которая вилась по низине между горами, где долго еще различалась темная фигурка служанки, потом исчезла, уменьшилась до величины муравья, и глаза уже не могли ее различить.

«Может быть, сегодня я видел последнего в моей жизни человека, - подумал Говард. - Но в моей душе нет печали и сожаления. Я спокоен, как вода озера в этот полуденный час, когда солнце смотрит с высоты и лучи его проникают вглубь, но не достигают дна. Отныне я буду жить один. Никто не станет мне мешать, отвлекать от тех мыслей, что мне приятны, и наконец-то я могу молчать, сколько мне заблагорассудится. Но я могу и вслух, во весь голос, чтоб слышали горы, читать стихи, которые сочиню. Какое счастье - этого никто не может понять! - произносить имя любимой, когда мне этого захочется, никого не стесняясь, не опасаясь, что кто-то может услышать. Бывают минуты, когда я хочу выкрикнуть это прелестное, это самое чудное имя в мире и теперь я могу это сделать в любую минуту. Я обрел полную свободу! Я самый счастливый человек на планете!»

Набрав полную грудь воздуха, Говард шумно выдохнул, словно этим обозначил свое новое существование. Он нахмурил лоб и задумался, потом вскинул голову и произнес:

«Это первые строки моей поэмы, - удовлетворенно подумал Говард. - Только смущает меня слово «восхищенно». Ведь не один восторг будет в моих стихах. Я пережил и трагические минуты. Это не любовный романс, а песнь. И почему я обращаюсь к горам? Что им до людских страстей? Что им до великой любви? Нет, для начала поэмы эти строки не годятся.»

Ничего огорчительного не было в творческих муках, это естественное состояние поэта. К тому же Говард уже нашел более точные строки, словно облака подсказали ему.

Понимая, что одно слово омрачает начало поэмы, Говард, однако, остановился на этом варианте. Он не видел в смерти ничего страшного. Страшно было бы жить, отказавшись от любви. Он собирался воспеть самую прекрасную женщину в мире, и ради этого стоило отдать все свои силы, чтобы они иссякли до последней капли. И тогда тело погрузится в сладкий сон, губы последний раз прошепчут милое имя, и душа останется навеки в тех строках, что он напишет.

Ничего лучшего для себя Говард не мог бы пожелать. Оставить этот бренный мир с песней о любимой на устах - что может быть красивее и благородней?!

Вот почему так хотелось ему остаться наедине с именем возлюбленной, чтобы никто не мешал остатки своих дней провести в сладком блаженстве.

Пройдет время, кто-то из людей посетит замок и обнаружит рукопись поэмы. Этот человек прочитает до конца исповедь Говарда и будет потрясен глубиной тех чувств, что пережил юноша. Поэма будет издана миллионными тиражами, во всех уголках земли будут повторять строки, написанные Говардом, юноши и девушки на его опыте станут учиться любить, то есть всей своей сутью проникнутся чувствами Говарда. Это и есть бессмертие! Чего же бояться смерти, если ее нет для него, для Говарда!

Но самое главное заключаться будет в том, что пламенные строки прочтет Она. Для нее будет потрясением узнать, как любил ее благородный юноша, которого она даже не замечала.

В эти торжественные минуты глубоких раздумий Говарду показалось, что он слышит стук колотушки, которым обычно предупреждали о своем приходе гости. Дубовая колотушка, похожая на булаву, висела на воротах с внешней стороны. И теперь явно кто-то колотил ею.

Но может быть, Говарду показалось? Может, это дятел в лесу долбит своим клювом по сухому дереву, и звонкий звук разносится по окрестностям? Но нет, кто-то настойчиво стучал в ворота. Кто бы это мог быть? Если кто-то пришел из деревни, то он должен был как-то переплыть озеро. Лодка находилась на острове, другой не было. Если гость умудрился переправиться вплавь, то Говард не мог не услышать всплески воды, вокруг стояла звонкая тишина.

Теряясь в догадках, Говард спустился с башни и пошел через двор по неровным булыжникам.

- Есть здесь кто-нибудь?! - спрашивал высокий голос за воротами.

- Иду, иду, - отозвался Говард.

Теперь не оставалось сомнений, что нагрянул гость или гости, а это означало, что все мечты о счастливом одиночестве тут же улетучились. От этой мысли Говарду стало грустно.

Бояться кого-то Говард не имел привычки, но почему-то не сразу открыл калитку, а заглянул в смотровое окно, отодвинув задвижку.

То, что он увидел, его поразило.

Перед его глазами предстала весьма необычная компания. Поначалу Говард подумал, что пришли какие-то ряженые. Но нет, это были настоящие медведи, они стояли на задних лапах свободно, как люди.