Петр Ингвин - Сказаниада [СИ]

Фома молча потирал кулаки, Тит продолжал:

— Ба-а, и кто же это с ним тут обнимается? Кислые щи на вчерашний борщ сменила, соседушка дорогая?

Красная черта была еще впереди, до нее оставалось два шага. Тит с ухмылкой положил руку на меч…

Ударила молния. Фома отпрянул в сторону: на том месте, где только что стоял напарник, дымилось черное облачко.

Служитель повысил голос, хотя в наступившей тишине это было излишне:

— Правило третье! За красной чертой принять обет молчания! Говорить разрешено только с богами и их служителями!..

Пока очевидцы ужасной смерти приходили в себя, Фома пересек черту и теперь надвигался на поднявшегося навстречу Георгия.

— Уйди, — попросил Георгий Ладу. — Мне нужно поговорить.

Он не столько увидел, сколько почувствовал, как она растворилась в обсуждавшей случившееся толпе. Чудо, а не женщина. Ни нытья, ни советов… Мужчина сказал — сделала. Мечта.

— Пошли? — Фома указал в сторону.

Георгий двинулся рядом — не впереди, как хотелось противнику, но Фома лишь усмехнулся.

— Поговорим по-мужски, без палок и железок, ага?

Георгий кивнул. Все логично. На мечах Фоме его не одолеть, но если хвататься за оружие, однажды из ниоткуда прилетит стрела, а это умение у противника на высшем уровне. Действительно, лучше «поговорить» без палок и железок.

Когда торговые палатки и прочие заведения кончились, берег стал пустынным и почти непроходимым, но впереди виднелась довольно ровная площадка. От построек, что остались позади, ее скрывали высокие глыбы. Очень удобное место для «поговорить».

Георгий с Фомой одновременно остановились: на камнях истекали кровью два трупа. Один, с перерезанным горлом, молодой и безбородый, походил на Котеню — даже показалось сначала, что это он. Особенно потому, что второй, заколотый в лицо, оказался Бермятой Васильевичем — с него сняли доспехи, но не узнать витязя было невозможно. Трупы уже обобрали, и если бы рядом с Бермятой лежал Котеня, Георгий решил бы, что здесь постарался их юный спутник. Не зря же при встрече у моря новый оруженосец держался вдали — явно не хотел показать лицо. Но вторым убитым был не Котеня, и ненужные мысли схлынули.

— Хорошая компания для предателя. — Фома повернулся к Георгию.

— Я дрался с Соловьем, но не убивал его. Я просто хотел уйти.

— Ты сломал всем нам жизнь.

Удар пришелся в ухо. Со звоном покатился по камням слетевший шлем.

Человек двадцать первого века, Георгий не любил драться с самого детства. Соответственно, и не умел — по-настоящему, яростно, без оглядки на гуманность и прочие выдумки будущих веков. Пусть он и посещал разные секции, и знал множество невиданных в этом мире приемов, но против лома, как известно, нет приема. И существуют люди, что крепче любого лома и походя его в узел завяжут. Сегодня «повезло» пересечься именно с таким экземпляром.

Второй удар — ногой — пришелся в голень. Дальнейшее превратилось в избиение упавшего. Фома бросал, пинал и катал Георгия, как бесчувственное бревно, боль вспыхивала огнем то в животе, то в груди, то в паху. Глаза медленно заплывали, с разбитых губ капало кровью.

Сверху раздался быстро приближавшийся вопль ужаса. Фома отвлекся от увлекательного дела, и Георгий тоже приподнял лицо: рядом на камни рухнул человек. С глухим чавком живое встретилось с мертвым и перестало быть живым. По булыжникам разлетелись ошметки мозгов, неестественно вывернулись разбросанные по земле конечности, завонял опорожненный кишечник.

Наступившую тишину взрезал новый вскрик — женский. Где-то рядом.

Георгий с трудом повернул голову. Лада. Она привела служителей. Ее взгляд остановился на лежавшем лицом вверх кровавом месиве.

Пока все отвлеклись, Фома сбежал. А ведь только что был здесь. Неважно. Теперь ничего неважно.

— Не смотри, — прохрипел Георгий.

Лада повернулась к нему. Лицо напоминало фарфоровую куклу — белое, жуткое, с невидящим взором:

— Это мой муж.

Похоронили быстро, речей над могилой никто не говорил, сверху, как здесь принято, водрузили камень. Георгий наблюдал снизу, привалившись спиной к огромной глыбе. Все болело, двигаться было невозможно. Переломов нет, но ушибы будут заживать долго.

После Данилы предали земле Бермяту. Лада осталась у могилы мужа. Просто сидела и глядела вдаль. Прощалась? Прощала? Лицо оставалось бесстрастным, взгляд — пустым.

Служители взялись копать яму для третьего. Лада, наконец, сделала шаг к Георгию:

— Прости, что не подошла сразу. Он был моим мужем, и как жена…

— Все правильно. Я в норме, только ходить пока не смогу. И руки не очень слушаются. В остальном все отлично, даже зубы целы.

Для демонстрации сказанного он растянул распухшие губы в улыбке. Наверное, зря, вид оказался таким, что у Лады вырвался всхлип:

— Не надо было тебя отпускать…

— А я только-только порадовался, какая ты в этом плане молодчина.

— Тот человек… — она мотнула головой назад, в сторону лестницы, — которого испепелили… он из нашей деревни. Разбойник.

— Знаю. Одно время я тоже был разбойником.

— Ты?!

— Жизнь заставила.

— Не жизнь. Ты сам. У тебя была цель, и чтобы ее добиться, тебе пришлось на время стать разбойником. Ведь так?

— В то время единственной моей целью было выжить.

— Неправда. У тебя была другая цель — высокая. Ты выживал ради нее.

К ним обратились служители:

— Сейчас принесем носилки. Первую помощь окажем на месте, пища и вода здесь бесплатны, но не забывайте о сроках, если вдруг задержитесь. У вас есть, где остановиться?

— Лодка в другой стороне от пристани.

— Отнесем туда.

Никто не спрашивал, что произошло и кто виноват, служителям не было до этого никакого дела. И правильно. Боги все знают, они укажут на виновного, и если это Георгий, с него спросится.

Первая помощь заключалась в смазывании ран и ушибов чем-то вонючим и, видимо, дезинфицирующим, как многое другое не менее вонючее. Перевязка не потребовалась. Георгию прописали покой и доставили в родную лодку. Несли той же дорогой — по камням и частично по мелководью. В пути четверо служителей были молчаливы и полностью равнодушны к тем, кому помогали. Они прошли через сбивавший с ног прибой, аккуратно переложили Георгия в лодку и, после краткого прощального поклона, исчезли.

На этот раз просушенное покрывало стало матрасом, а парус — одеялом. Ночь прошла в муках. Лада тоже не спала, каждую минуту спрашивала, чем помочь, иногда ласково поглаживала, стараясь заглушить страдания. И боль действительно отступала.

Утром в сопровождении Антошки и служанки к лодке пришла Чейна Чусовна. Как найти — подсказали спасенные невольники, просившие на пристани милостыню. Слуги остались ждать позади, девушка, стыдясь мокрого почти до пояса платья, подошла вплотную к борту: