Алексей Ухин - Кольцо заветное

В полдень, отслужив молебен в церкви за благополучный путь через степь дикую и на всякий случай зарядив ружья, Толстые распорядились подготовить лошадей. Их путь лежал через Белое Озеро и Кизляр, до станицы Старогладковской. Здесь, в гарнизоне, где служил, будучи офицером, Николай, был призван в солдаты действующей армии и его младший брат Лев.

Станичники и поныне всё еще рассказывают об одном таком случае.

…Чуток стемнело, девчат на станичной площади полным-полно собралось. Взялись они за руки и хоровод повели. А песни-то пели!.. Не тягучие какие-нибудь, жалобные, а веселые, задорные. Да так пели — аж за три версты слышно! После хоровода на вечерку шли. Чего греха таить, здесь и обняться, и поцеловаться с казаком можно. Уж такой обычай на Тереке испокон веку водится. Но вечер-то без сластей-закусок — что ложка сухая: рот дерет. А закусками в те времена называли орехи, конфеты, пряники мятные. Но где их взять? Ведь лавочник в долг не даст.

Думали, думали, как бы поживиться. И что же? Выход нашелся.

— Девоньки, слухайте, — вспомнила Марьяна, — бают, что у Максимовых в летней хате солдат разместился, да служивый-то не из холопов каких-нибудь, а барского роду. Толстым прозывают его… Ой, подруженьки, легок на помине. Гляди-ка, сюда идет. А ну-ка, в круг его!

Не успел барин сообразить, в чем дело, как оказался в хороводе. Молодые казачки, пройдя с припевками круга три, вдруг сомкнулись, и самая бойкая из них на ухо шепнула ему: «Хотя ты и не нашего роду, а люб казачкам. Слышь, барин, приходи на вечерку. Только с тебя на закуску задаток причитается». Полез он в карман и золотой вынул. Заявился на вечерку не один, а с усатым офицером, дружком своим. Вот тут-то и екнуло у молодого барина сердце при виде стройной казачки Зины. Уж больно красива она да нарядна! Пели, пели девушки песни, а потом гадать начали. И вышло на картах, что Зина должна поцеловаться с барином. Озорница смело подошла к нему, обвила шею и чмокнула молодца в пухлые губы. А когда вечерка кончилась, попросила барина проводить ее. У батькиной хаты, зайдя за плетень, со двора молвила ему: «Завтра чуть свет виноград иду резать, приходи».

На другой день, как только солнце согнало росу, вышел он на дорогу, ведущую к пруду, за которым начинались сады станичников, а за ними виноградники. Встал Толстой у дуба и красавицу поджидает.

И вдруг позади себя слышит легкий вздох. Обернулся — Зина стоит.

— Слухай, Левушка, не ты ли по дороге три золотицы обронил?

Смутился молодец, как маков цвет стал.

— Вот что, сердешный, возьми-ка эти деньги обратно. Сам знаешь, сегодня вечерки не будет. А если ты по какому-либо другому делу меня задарить задумал, так знай: у казачек за деньги любовь не покупают, отличиться надо…

Вскоре такая возможность представилась. За храбрость в боях у Ханкальского ущелья рядовой Толстой был весьма хвалён и произведен в офицеры. Весть эта быстрее ветра донеслась в станицу. Сюда же на отдых после боевых операций заявился и сам герой.

В воскресенье Зина пришла на вечеринку, но не одна, а вместе с курчавым парнем — тем самым, который этим же летом, будучи на Тереке, в ночном дозоре выследил переплывшего с неприятельской стороны на срубленном дереве абрека Юсуп-хана и полонил его.

Увидев Левушку, Зина что-то шепнула курчавому, оставила его и подошла к опечалившемуся Толстому, сказала:

— Пойдем, по станице побродим.

Во время прогулки она объяснила: «Люб ты мне, а замуж за тебя не пойду. Хотя вы, барин, и тот, курчавый, — оба джигиты, но ведь ты не казак, не нашего роду-племени…»

— Как сейчас помню, — сказала мне бабушка Ярославна, — фамилия его — Толстой. Звали Левушкой. По характеру он душа человек был. Как-то по весне влюбился этот служивый в молодую казачку и стал за нею ухаживать. На посиделки по вечерам ходил, любовался девушкой. В садах бывал, вместе кисти виноградные резали.

Однажды назначил он ей свидание. Молодые простояли у пруда до самой зорьки: он всё руки́ ее просил. Девушка вроде бы согласилась стать женой молодого барина. Обрадованный желанным словом казачки, Толстой на другой же день лесу накупил, плотников нанял и начал хату строить, чтобы счастливо зажить под одной крышей с красавицей Зиной. Еще бы малость времени — и дом отстроил. А она передумала и согласие дала на помолвку с Лукашкой, отчаянным и озорным парнем. Казаки-то этого станичника Урваном звали, потому что он тонущего паренька из Терека «урвал», выхватил.

Узнав про измену, Левушка помрачнел. Вскоре его в Старогладковской не стало: барин оставил свою службу и в Москву укатил.

Станичники, бывало, соберутся, сядут на бревна и обязательно про него загутарят.

— Ишь ты, барин-то всё собирался в казаки записаться, — говорил дед Ярослав. — Не суждено, стало быть, ему казаком заделаться. Хату свою недостроенную не то чтоб какому богатею за хорошие деньги продать, а он возьми да и подари ее. И кому? Самой что ни на есть бедной вдове Федорке…

И поныне многие здешние старожилы помнят еще то место, где дареная хата стояла.

В 1909 году в школу станицы Червленой пригласили глубокого старика Милованова.

— Дети, — обратился он к ребятам, — школа, в которой вы учитесь, построена в честь Михаила Юрьевича Лермонтова. И стоит она как раз на том месте, где был небольшой домик казака Догадина. А в домике вот что произошло. Тогда на Кавказе шла война. Долго не возвращался из боевого похода хозяин. Встревоженная этим молодая его жена наклонилась над колыбелью и стала причитать, жалуясь на тяжелую казачью долю — бесконечные боевые походы с постоянным риском для жизни.

Причитания Дуняши Догадихи слышал квартирант, и они глубоко запали ему в душу.

Как-то казачка ушла в сады. Ребенок проснулся и заплакал. Лермонтов подошел к люльке и начал убаюкивать малыша. Напевал, постоялец слагал стихи. И было в них много из того, о чем пела Дуняша. Так над зыбкою младенца родилась знаменитая лермонтовская казачья колыбельная.