Борис Привалов - Петрушка – душа скоморошья [Бывальщина]

— Бают, что князь Шуйский вокруг себя много ватаг собрал, землю дал, целую слободу для скоморохов построил, — мечтательно говорил Кострюк. — Хватит нам бродяжничать, ноги уже притомились, годы не те…

Ерёма его поддерживал:

— Нужда ходит, нужда бродит, нужда песенки поёт! Лапти рваные, кошель пустой, а в голове волос седой. Оседлым легче жить: призовёт князь — распотешим его, не призовёт — лежи на печи… А то в эту зиму нагоревался я — вспомнить страшно! Перед масленицей брюхо подвело, ложись и помирай. Кем только не побывал! Пиво варить нанялся в питейный дом. Дымоходы перекладывал. Каталем был… Горы ледяные, потешные, в городе Колядце обкатывал. Когда гости придут, накат на горах должен быть с блеском, с шелестом. Вот купец и нанимает каталя, чтоб чужой спиной лоск на лёд наводить. Подрядился я за две стопы блинов в день да братину браги.

— Зато сколько раз покатались! — мечтательно молвил Петруха.

— Тебе бы так! — вздохнул Ерёма. — Я за ночь до масленой так уже укатался, что качу на санках вниз да прямо на них и засыпаю. Три раза опрокидывался. Как руки-ноги целы остались — сам удивляюсь… Лаять к лабазникам нанимался. Ей-богу, не брешу! Собак-то во дворах хватало. А бились со мною об заклад хозяева: кто лучше лаять умеет — я или собака. Всегда верх мой был. Хозяйская-то собака сытая, ленивая, её каждый день кормят, а я с голодухи лай поднимал отчаянный. Да, нужда лает, нужда скачет, нужда песенки поёт!.. Но и кормили меня потом зато по-собачьи, до отвала… Хорошо жил!

— А ну, кто кого перелает! — предлагал Петруха, начинал лаять, и яма наполнялась азартным собачьим тявканьем и смехом. Первое время стражники пугались, искали собак, но потом привыкли и уже не обращали внимания ни на лай, ни на хрюканье, ни на птичье пение, доносящиеся из ямы.

— На масленой мы с Ерёмой два раза в яме побывали, — вздыхал Кострюк. — Потом великий пост… Всё, что заработали, прахом пошло. Теперь опять яма…

— Вот осядем у князя в слободе, — мечтательно произносил Ерёма, — тогда повеселимся! У меня верная примета есть…

Но при слове «примета» все, кто был в яме, начинали посмеиваться, и Ерёма, хмыкнув, замолкал — дескать, не верите, вам же хуже.

Про куклы оба скомороха могли говорить без устали.

Один давний товарищ Кострюка, оказывается, доходил с ватагой до далёких тёплых морей, где по-русски никто не говорит, где живут люди чёрного волоса и прозываются тальянцами.

Видел этот скоморох куклы ихние, тальянские — перенял кое-что. Свои куклы иноземцам показал — смеялись, вином его поили, кормили.

Кострюк придумал Петрухиным куклам новую одежду.

— Рукава у кафтанов ниже колен бывают, видел? Так же смешней, Петрушка. А ладонь кукла в разрез рукава высовывает — вот так… Да ты-то пальцем не верти, а в бок его, в бок… Вот так!

— Эту куклу, Скомороха, сам делал? — недоверчиво спросил Ерёма. — Ежели сам — молодец. Я такой не видел. У других кукольников Мужик да Цыган. А тут Скоморох — это, Петрушка, лихо задумано. Он по-скоморошьи и говорить должен… Ну-ка, скажи по-кукольному…

Петруха клал под язык пищик-манок, пищал так громко и пронзительно, что в погребную крышку всовывалась голова стражника.

— Говоришь ты гоже, — одобрил Кострюк. — Ишь, манок-то как приспособил! Другие-то просто голос меняют, а ты с писком… Так и надо. Чтоб, если кто раз услышит, — уже не забыл.

— Я плотник, по всем делам охотник! — кричала кукла Скоморох.

— Вот тебе ещё присказка, — вспомнил Ерёма, — может, сгодится:

— Нужно тебе сделать Цыгана, Лошадь и Собаку, — решил Кострюк. — Без них какой же ты кукольник…

Вся яма занималась Петрухиными куклами. Наскребли глину со стены, отыскали лоскутьев, даже краски раздобыли с базара.

— Скоморох твой, — говорил Кострюк, — задира и зубоскал, плут, проныра. Себя обманывать не даёт. Про всех всё знает. Вот смекай, как он каждый раз себя вести должен.

— Мы, помню, одно время с личинами работали, — сказал Ерёма. — Маски у нас были разные — купчина, цыган, царь вавилонский. Каждый раз нужно было про себя забывать, помнить, что ты купчина, либо царь… Так и в кукольной комедии помни, Петрушка, кто ты есть. Скоморох у тебя свой голос имеет. Стражник или там поп тоже должны каждый своим голосом разговаривать.

Под вечер, когда в яму спускалась такая темень, что хоть глаз выколи, беседа скучнела, сосед словно исчезал во мраке, каждый оставался в одиночестве, наедине со своими думами.

Но было у сидящих в земляной норе людей одно общее желание — песня. Она лежала у каждого на сердце; казалось, выпусти её на волю — и горе станет меньше, думы радостнее. Да не вырваться песне на свободу, если запевалы нет. Эх, нашёлся бы запевала, а подголосков хватит!

Именно в эти мгновения, когда молчания никто не смел нарушить, а песня уже мешала дышать, рвалась из горла, Петруха запевал высоким тенорком:

Двое-трое, те кто посмелее да поувереннее, пристраивались к нему сразу, затем подхватывало ещё несколько человек. Люди, зажатые со всех сторон глиной да землёй, пели о широте родных просторов, и хор их был так могуч, что, казалось, даже мокрые стены ямы в эти мгновения раздвигались.

Стражники откидывали крышку в потолке. Может, им хотелось послушать песню, а может, они боялись: не дашь звуку выхода — он и всю с подклетью избу на воздух поднимет…

— Надо Петрухе юбку сделать, — сказал как-то раз Ерёма. — Было мне ночью видение, что нам нынче беспременно удастся с базара обруч от бочки принести… Верна примета: сивая лошадь гуляла по небу, звёзды ела…

И хотя обруч от бочки раздобыли только на следующий день, когда пошли в связке Кострюк с Ерёмой, но тем не менее Ерёма хвалился целый день, что его примета оправдалась.

Юбка и обруч для кукольника — это, после кукол, самое главное. Надевает кукольник поверх своей одежды мешок-юбку, подпоясывается покрепче. «Юбка» поднимается вверх и закрепляется на обруче. Если посмотреть на такого человека издали, можно его за вазу принять. Только у вазы — две ноги. Да в материи дырки проделаны — для глаз. Но как же руки освободить? Они для кукол нужны. А кто ж тогда будет обруч держать?

Кукольники выход нашли: к поясу скомороха две палки-распорки прикрепляются — они-то и держат обруч над головой. А обруч держит юбку. Руки свободны. И вот уже над краем ширмы появилась одна кукла, другая…

У Петрухи не сразу всё ладно получалось. То обруч кособочился, то палки-распорки соскакивали, то рукава за что-нибудь зацеплялись, и приходилось сооружение строить заново.