Вильгельм Гауф - Сказки Вильгельма Гауфа

— Ну вот тебе, поешь, — говорила ему старуха, — и не завидуй мне, у самого все то же будет. Но травки той ты не найдешь, за то что ее не было в продаже у твоей матери.

Яша не понял, что говорила старуха; он принялся за суп и уплетал его с таким удовольствием, как давно не едал. Дома кушанья ему далеко не так нравились. К концу обеда морские свинки зажгли арабский ладан, дым синими клубами разносился по комнате, становилось душно, трудно дышать. Сильный запах одурял Яшу, он что-то говорил, просился к матери, затем забывался; опомнившись хотел выйти, но не мог выбраться из засады своей, забывался снова и наконец крепко уснул.

Ему мерещились, будто старуха с него снимает платье и также одевает его как белок в шаровары и шапочку и он сам стал белкою: он прыгает, бегает, лазит точно как они; он вместе с ними и морскими свинками прислуживает старухе, общей своей барыне, а свинки и белки вовсе не животные, они точно такие же люди как и все. Сначала его заставляют чистить хозяйке башмаки и он ловко, отлично справляется, он привык к этому еще дома у отца, только здесь он чистит не настоящие башмаки, а ореховые скорлупки. Потом ему кажется, что прошел уже год и должность его переменилась: он с прочими белками собирал пылинки из солнечных лучей и просеивал их в мельчайшее волосяное сито. Из этой пыли пекли старухе хлеб, который ей был очень по вкусу.

Еще через год обязанность его опять переменилась: он набирал воду для питья старухе, но не простую воду дождевую, такой воды старуха не пила. Ей собирали утреннюю росу с душистых роз. Это было нелегко, потому что она ужасно много пила.

Наконец еще год прошел, и должность Яши снова переменилась: он был взят в комнаты, где заставили его чистить зеркальные полы, на которых всякое пятнышко было заметно.

На четвертый год его сделали поваренком; это была самая почетная должность. Яша вскоре научился и стал готовить очень порядочно. Он умел сварить суп из сотни разных трав и корешков, испечь пирог из самых разнообразных снадобьев.

Прошло семь лет. Яша уже был главным пирожником. Однажды утром, сняв с ног ореховые скорлупки, старуха собралась на базар, а Яше приказала зажарить к ее приходу курицу, нафаршировав ее зеленью. Он обварил курицу, ощипал ее, выпотрошил и пошел в кладовую за зеленью. Вдруг он заметил там стенной шкафик, которого доселе не видывал. Дверка была полуотворена; он с любопытством заглянул туда. В шкафчике стояли коробочки с зеленью и корешками. Сильный запах слышался оттуда. «Что это за травы?» — подумал Яша и вынул одну из коробочек. В ней лежали растения с голубовато-зеленым листом и ярко-желтым огненным цветком. Яша понюхал: запах цветка напоминал ему суп, приготовленный старухою — он стал чихать и от этого проснулся. «Какая чепуха! — подумал он, протирая глаза — как может присниться такой вздор, будто я и белка, и повар, и живу с морскими свинками. Вот-то мама посмеется, как я ей расскажу все это! А пожалуй, что она и побранит меня: ведь я оставил ее одну на рынке, а сам заснул в чужом доме».

И в самом деле, Яша до того заспался, что едва мог разогнуться: шея у него не вертелась, и он точно ошалел, куда ни пойдет, везде ткнется носом, повернется неловко — заденет им об косяк, об дверь, — что за чудеса! Наконец он кое-как выбрался из дому. Свинки и белочки бежали за ним визжа и пища, но у сеней повернули назад, как бы не смея выходить наружу.

Старуха завела его на самый край города; Яша едва мог выбраться из тесных кривых переулков; к тому же там была толпа народу, все торопились, толкали его, говорили о каком-то карлике, который должно быть показывался где-нибудь вблизи. Яша охотник был до всяких зрелищ и представлений; он бы в другой раз и сам не прочь посмотреть карлика; но теперь ему было не до того, он спешил к матери и не знал как она его примет, как оправдаться перед ней.

Добравшись до базарной площади, он издали завидел мать и порадовался, что стало быть не слишком долго проспал, если мать его не успела еще распродать весь товар свой.

По дороге, он стал придумывать как подойти к матери и что ей сказать; он видел, что мать сидит грустная, не зазывает прохожих покупателей, а подперши голову рукою, молча смотрит в землю. Яша сзади подошел к ней и, положив ей руку на плечо, ласково проговорил:

— Что с тобою, мама? Ты на меня сердишься?

Женщина оглянулась.

— Пошел прочь от меня! Урод ты эдакий! — к с испугом закричала она — терпеть не могу таких глупых шуток!

— Что ты, мама? Что с тобою? Затем ты меня гонишь? — в изумлении говорил мальчик.

— Сказала я тебе, пошел прочь, так и убирайся, — с досадою продолжала Анна, — не дам я тебе ничего, ступай.

— Она помешалась! Что я теперь с ней стану делать? — тихонько проговорил Яша, — домой-бы ее как-нибудь отвести. Мамочка, послушай, взгляни только на меня, отчего ты меня не хочешь признать? Ведь я сын твой Яша.

— Это невыносимо! — закричала она, обращаясь к торговкам — смотрите пожалуйста, привязался ко мне урод этот, да еще насмехается надо мною, над моим несчастием, говорит: я сын твой Яша.

Тут все соседки поднялись с шумом, бранью и накинулись на Яшу. Они бранили его как умели (а торговки в этом деле мастерицы); они укоряли его, что стыдно насмехаться над бедною Анною, у которой уже семь лет как пропал сын, и грозили ему, что в клочки разорвут его, если он не уйдет тотчас и не оставит в покое бедную женщину.

Яша вовсе с толку сбился. Ведь он вышел на базар сегодня утром, помог матери расставить корзины, с нею торговал, понес старухе капусту, правда, закусил и вздремнул у нее, но все-таки не долго, тотчас же вернулся назад, а его не признают, говорят, что он пропадал семь лет и что это вовсе не он; бранят, называют его уродом. Слезы навернулись у него на глазах. Он решился идти к отцу и от него узнать правду.

Дойдя до угла, где отец чинил башмаки, Яша увидал его работавшим в лавке; робко подошел он к двери и остановился. Сначала сапожник работал прилежно, не замечая мальчика; затем оторвавшись на минуту от работы и взглянув в дверь, он выронил от удивления работу из рук и воскликнул:

— Что это такое?

— Здравствуй, хозяин, — сказал мальчик, входя в лавку, — как поживаешь?

— Плохо, — отвечал Яшин отец, осматривая мальчика с головы до ног, — не спорится у меня дело; работаю один, становлюсь стар, а помощника держать дорого, несходно будет.

— А сынишка — что же разве не может? Пора бы и ему приучаться ж делу! — допрашивал Яша.

— Да, сынишка! То-то вот и беда, что сынишки-то нет! — вздохнул сапожник. Будь он со мною, так мы не только что чинить, а и вновь стали бы работать, тогда бы разжились! Ему уж теперь шестнадцатый год пошел бы.