Сергей Козлов - Поросенок в колючей шубке [Сказки]

— Не могу. Холодно! — сказал Ежик и ушёл в дом.

Закрыв дверь, он оставил у порога валенки, подбросил в печку дровишек, снова влез на подоконник и прижался носом к стеклу.

— Поросёнок! — крикнула Снежинка. — Ты вернулся? Выходи! Будем играть вместе!

«Он вернулся», — подумал Ежик. Снова надел валенки и выбежал на крыльцо.

— Поросёнок! — закричал он. — Поросёно-о-о-к!..

Выл ветер, и весело кружились снежинки.

Так до самого вечера Ежик то бегал на крыльцо и звал поросёнка, то, возвратившись в дом, залезал на подоконник и прижимался носом к стеклу.

Снежинке было всё равно, с кем играть, и она звала то поросёнка в колючей шубке, когда Ежик сидел на подоконнике, то самого Ежика, когда он выбегал на крыльцо.

А Ёжик и засыпая боялся, как бы не замёрз в такую морозную ночь поросёнок в колючей шубке.

С утра падал снег. Медвежонок сидел на опушке леса на пеньке, задрав голову, и считал, и слизывал упавшие на нос снежинки.

Снежинки падали сладкие, пушистые и, прежде чем опуститься совсем, привставали на цыпочки. Ах, как это было весело!

«Седьмая», — прошептал Медвежонок и, полюбовавшись всласть, облизал нос.

Но снежинки были заколдованные: они не таяли и продолжали оставаться такими же пушистыми у Медвежонка в животе.

«Ах, здравствуйте, голубушка! — сказали шесть снежинок своей подруге, когда она очутилась рядом с ними. — В лесу так же безветренно? Медвежонок по-прежнему сидит на пеньке? Ах, какой смешной Медвежонок!»

Медвежонок слышал, что кто-то в животе у него разговаривает, но не обращал внимания.

А снег всё падал и падал. Снежинки всё чаще опускались Медвежонку на нос, приседали и, улыбаясь, говорили: «Здравствуй, Медвежонок!»

«Очень приятно, — говорил Медвежонок. — Вы — шестьдесят восьмая». И облизывался.

К вечеру он съел триста снежинок, и ему стало так холодно, что он едва добрался до берлоги и сразу уснул. И ему приснилось, что он — пушистая, мягкая снежинка… и что он опустился на нос какому-то медвежонку и сказал: «Здравствуй, Медвежонок!», а в ответ услышал: «Очень приятно, вы — триста двадцатая».

…Пам-па-ра-пам! — заиграла музыка. И Медвежонок закружился в сладком, волшебном танце, и триста снежинок закружились вместе с ним. Они мелькали впереди, сзади, сбоку и, когда он уставал, подхватывали его, и он кружился, кружился, кружился…

Всю зиму Медвежонок болел. Нос у него был сухой и горячий, а в животе плясали снежинки. И только весной, когда по всему лесу зазвенела капель и прилетели птицы, он открыл глаза и увидел на табуретке Ежика. Ежик улыбался и шевелил иголками.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Медвежонок.

— Жду, когда ты выздоровеешь, — ответил Ежик.

— Долго ты ждешь?

— Всю зиму. Я как узнал, что ты объелся снегом, сразу перетащил все свои припасы к тебе…

— И всю зиму ты сидел возле меня на табуретке?

— Да, я поил тебя еловым отваром и прикладывал к животу сушёную травку…

— Не помню, — сказал Медвежонок.

— Ещё бы! — вздохнул Ежик. — Ты всю зиму говорил, что ты — снежинка. Я так боялся, что ты растаешь к весне!..

В феврале Ежик целыми днями топил печь и всё равно по утрам не мог вылезти из постели — так было в доме холодно.

«Что же это за наказание? — бормотал Ежик, слезая с постели и всовывая лапы в валенки. — Ещё неделю постоят такие морозы — и у меня ни одной дровишки не останется!»

И он зашаркал к печке, отодвинул заслонку и развёл огонь.

Огонь весело загудел, и Ежик стал обдумывать своё бедственное положение.

«В лесу теперь снегу видимо-невидимо! — думал он. — И все тоненькие ёлочки занесло. А толстую одному не спилить… Хорошо, кабы Медвежонок наведался: у него и топор острый, и пила есть, и специальные саночки, чтобы дрова возить… Вот пришли бы они вместе с Осликом и сказали: „Ежик, у тебя, наверное, дрова кончились? Пойдём напилим и наколем новых!“ А я бы их напоил чаем, и мы бы все трое пошли в лес, и тогда бы я ни за что не замёрз. А теперь Медвежонок, наверное, крепко спит и совсем забыл обо мне…»

И Ежику стало так грустно, что он подкинул ещё две дровишки и, уже ни о чём не думая, стал смотреть на пламя.

Печь разогрелась, и теперь в доме было тепло, и Ежику уже не верилось, что дровишки могут кончиться и он замёрзнет. И он, незаметно для себя, размечтался…

«Вот, — мечтал Ежик, — кончатся у меня дрова, и совсем станет холодно, и начну я замерзать… И об этом узнает Слон в зоопарке. Он притворится спящим, а когда сторожа уснут, прибежит в лес, найдёт мой домик, всунет хобот в трубу и станет тепло дышать. А я скажу: „Спасибо, Слон. Мне очень тепло. Пойди теперь погрей Медвежонка, — у него, наверное, тоже кончились дрова…“ И Слон будет каждую ночь убегать из зоопарка и дышать в трубу мне, Медвежонку и Ослику — и мы не замёрзнем!..»

А морозы всё лютели и лютели. И действительно, через неделю у Ежика совсем кончились дровишки. Он в последний раз крепко протопил печь, сложил на постель все одеяла, а сверху положил полушубок и валенки.

Потом залез под эту гору и стал ждать.

Сначала ему было жарко, а потом, когда печь остыла, стало холодно. И с каждым часом становилось всё холоднее.

«С-с-скорее бы п-п-ришёл С-с-слон!» — шептал Ежик, свернувшись калачиком под одеялами. Он так замёрз, что у него давно уже не попадал зуб на зуб. А Слон всё не приходил…

«С-с-слон! — звал Ежик. — Я з-з-замерзаю… П-п-риди, п-п-пожалуйста, С-с-слон!»

Ежик звал Слона три дня и две ночи.

А на третью ночь ему стало так тепло, что он даже сбросил с себя полушубок и валенки.

Это в лес пришла оттепель.

А Ежику казалось, что это огромный добрый Слон ходит меж сосен и дышит ему в трубу.