Вильгельм Гауф - Сказки, рассказанные на ночь

— Bassa manelka, простите, ваша светлость, что я ругаюсь! Но позвольте старику спросить: а как же договоренность о золотом гульдене в месяц и четырех мерках вина ежедневно? Вот стоит, например, Штаберль из Вены. Нет во всем мире человека храбрее его…

— Ладно-ладно, старина! За гульденом и вином дело не станет. Кто был начальником, тот и получит по условию то, что ему положено. Вы должны только отказаться от командования. Есть у вас порох и ядра?

— Как не быть! — отозвался Магдебуржец. — У нас сохранилось много вашего пороха и свинца, которыми мы запаслись в Тюбингене. У нас в запасе по восемьдесят выстрелов на человека.

— Хорошо. Георг фон Хевен и Филипп фон Рехберг, поделите ландскнехтов, каждый из вас возьмет по шесть отрядов. Вы, прежние командиры, можете остаться при своем отряде и помогать господам. Людвиг фон Геминген, будьте так добры, примите руководство пехотой. И теперь прямой дорогой — на Леонберг. Радуйся, мой верный знаменосец, — закончил герцог, вскакивая на коня. — Если Богу будет угодно, завтра мы вступим в Штутгарт.

Конный отряд с герцогом во главе двинулся дальше. Длинный Петер все еще стоял на прежнем месте, держа в руке шляпу с гордыми петушиными перьями, и смотрел вслед удаляющимся всадникам.

— Вот это государь! — сказал он стоявшим подле товарищам. — А голос-то, голос какой! А как сверкает очами! Я думал он проглотит меня с потрохами, когда спросил: «Кто ты таков?»

— А мне стало страшно, будто надо мною пролили кипящую воду, — поделился Штаберль. — У нас в Вене тоже есть император, но куда тому до него! Как куцему до зайца!

— Значит, наше командирство было, да все вышло! — обидчиво проговорил Мукерле. — Не долго музыка играла…

— Дурак! Мне это даже по душе. Положение обязывает! — гласит поговорка. А ведь нас не всегда и слушались. Diavolo! Сегодня один меня вообще высмеял. Всегда лучше, когда командуют господа. А вот золотые гульдены и четыре мерки вина нам все-таки достанутся, а это главное.

— Согласен! И за это мы должны быть благодарны Длинному Петеру! Да здравствует Длинный Петер!

— О, благодарю, благодарю! Ну, братцы, этот господин возьмется за союз! Только он поднимет свой меч, так сразу и погонит союзничков, а вместе с ними своих советников и канцлера. Вы слыхали, как он их всех проклинал? Я не хотел бы оказаться в их шкуре!

Дробь барабана перебила разговор храбрых бойцов. Эти звуки родились уже не по их приказу, но Длинный Петер в своих многочисленных походах настолько привык к превратностям судьбы, смене счастья на несчастье, что нисколько не был опечален падением своего правления. Спокойно снял он петушиные перья с огромной шляпы, спрятал красный шарф, убрал длинный меч — знаки своего чина — и схватил алебарду.

— Накажи меня Бог, такому парню, как я, трудно командовать двенадцатью отрядами, — сказал он, вливаясь в ряды своих сотоварищей. — А вот святой Петр из простых ландскнехтов стал-таки полковником в небесном воинстве! Эх, человек должен все испытать на земле!

Ландскнехты сочувственно потрясли руку Петера и высказали то, что было приятно его храброму сердцу: он был для них хорошим командиром.

Три рыцаря, их теперешние начальники, сели на коней и разместились впереди своих отрядов. Ландскнехты построились в обычный походный порядок, и Людвиг фон Геминген приказал барабанщикам бить выступление.

Была ночь на Успение Богоматери, когда герцог Ульрих прибыл к городским воротам Штутгарта.

По пути следования он легко отбил городок Леонберг и безостановочно продвигался далее. К нему сбегалось множество народа, так как известие о его приближении распространялось с быстротой молнии. Теперь особенно стала очевидной всеобщая неприязнь к союзу: повсюду открыто радовались тому, что ненавистному режиму приходит конец, а наследный герцог вновь обретает утраченные права.

Это известие докатилось и до Штутгарта, вызвав там различную реакцию. Дворянство, оставшееся в городе, боялось ошибиться, в памяти еще свежа была сдача Тюбингена. Но воспоминания о блестящей жизни при дворе Ульриха Вюртембергского, о счастливых днях, столь отличных от безрадостной жизни под пятой Швабского союза, могло подвигнуть благородных господ на сторону герцога и стать поводом для его скорейшего возвращения.

Горожане же, настроенные весьма патриотично, едва скрывали радость. Они собирались на улицах целыми толпами, горячо обсуждали ожидаемое событие и тихо, но от души бранили союз и злобно сжимали кулаки в своих карманах. Горожане вспоминали о знаменитых предках изгнанного герцога, также носивших славное имя Вюртембергов, пересчитывали по пальцам храбрых мужей, в правление которых их отцы жили беззаботно и счастливо и добывали славу родной земле. Им льстила мысль о том, что от их решения зависит судьба всей страны. Конечно, они были далеки от мысли что-либо предпринять на свой страх и риск, но тем не менее подбадривали друг друга словами: «Дождемся ночи, сват, и уж тогда покажем этим чужакам, каковы мы на самом деле, мы — штутгартцы!»

От городского наместника, ставленника союза из Баварии, не ускользали подобные настроения. Он сожалел, что по-глупому согласился на уход войска, и обратился за помощью к представителям союзников, собравшимся в Нердлингене, выразив надежду, что Штутгарт самостоятельно продержится до возвращения военных обратно. Наместник предусмотрел кое-какие меры для отпора, но быстрота, с какой продвигался герцог, сорвала все его планы. Когда же он осознал, что не может доверять горожанам, а знать предпочитает оставаться в стороне и его сил явно не хватит, чтобы сдержать напор, то решил со всеми своими советниками сбежать под покровом ночи в Эслинген.

Бегство это было настолько поспешным и тайным, что в городе остались даже их семьи. Никто не догадывался, что наместник и его советники больше не обретаются под прикрытием городских стен. Сторонники же союза пребывали в спокойствии и не верили слухам о приближении герцога.

Рыночная площадь еще и тогда была сердцем Штутгарта. Вокруг рынка располагались два больших предместья, защищенные толстыми стенами, мощными воротами и рвами, за ними шли стены и ворота старого города, жители которого не без гордости смотрели сверху на обитателей предместий. На рыночной площади в чрезвычайных случаях, по старинному обычаю, собирались все горожане.

В знаменательный вечер перед Успением Богородицы люди стеклись на эту самую площадь со всех сторон города. Собралась огромная толпа. В ту пору, когда горожане с оружием в руках могли занять ту или иную позицию, живое слово имело больший вес, нежели перо, чернила и бумага, взявшие верх позднее.