Жорж Санд - Бабушкины сказки

Не помню, сколько времени я там пробыл без пищи, томимый жаждой. Меня мучили мухи, пившие мою кровь. Я уже был силен и мог бы разрушить передними ногами эту западню и проложить себе тропинку, как мать учила меня делать на крутых обрывах. Однако долго я и не помышлял об этом. Не имея понятия о смерти, я ненавидел жизнь и не старался ее сохранить. Наконец я уступил инстинкту и стал кричать. Мне принесли сахарного тростника и воды. Я видел, как встревоженные лица склонялись над ямой, куда я был засажен. Кажется, люди радовались, что я ем и пью; но, подкрепив силы, я пришел в ярость и стал оглашать небо и землю своим ревом. Они удалились, и я мог беспрепятственно разрушить одну из стенок своей темницы. Я вообразил себя свободным, но оказалось, что я в парке из огромных бамбуков, так плотно перевитых между собой крепкими лианами, что я не мог пошатнуть ни одного из них. Несколько дней я упорно принимался за эту неблагодарную работу, но умелый и коварный труд человека представлял неодолимое препятствие. Мне приносили еду и мягко обращались со мной. Я ничего не хотел слушать, пытался бросаться на своих противников и бился головой об стенки своей темницы, но тщетно. Оставшись один, я ел. Могущественный закон жизни брал верх над моим отчаянием, а сон побеждал мои силы, и я засыпал на свежей траве, которую бросали в мою клетку.

Однажды маленький черный человек, одетый только в саронг, то есть белые панталоны, решительно вошел ко мне в темницу. Он принес корыто соленой рисовой муки, перемешанной с маслом, и на коленях подал его мне, произнося какие-то ласковые и, как мне показалось, почтительные слова. Я позволил упрашивать себя и, наконец, склоняясь на его просьбы, стал есть в его присутствии. В то время, как я лакомился вкусным кушаньем, он обмахивал меня пальмовым листом и пел что-то грустное; я слушал с удивлением. Немного погодя, он снова вернулся и стал играть на маленькой тростниковой дудочке грустную мелодию. Я понял, что внушаю ему сожаление, и позволил, чтобы он поцеловал меня в лоб и в уши. Через некоторое время я уж разрешал ему мыть меня, снимать с меня колючки и садиться между моими ногами. Наконец наступил день, когда я почувствовал, что он меня любит и что я его тоже люблю. С тех пор я был укрощен; прошлое изгладилось из моей памяти, и я согласился следовать за ним на берег, не помышляя уже о побеге.

Я прожил, кажется, два года наедине с ним. Он окружал меня такими нежными заботами, что заменял мне мать, и я не думал расставаться с ним. Между тем я ему не принадлежал. Племя, захватившее меня, должно было разделить в своей среде плату, которую дадут богатейшие индийские раджи, как только узнают о моем существовании. Приняты были все меры, чтобы продать меня как можно выгоднее. Племя отправило гонцов ко всем княжеским дворам Индии, чтобы уговориться насчет цены. В ожидании их возвращения меня поручили этому молодому человеку по имени Аор, который славился своим умением приручать слонов. Он не был охотником и не принимал участия в убийстве моей матери. Я смело мог любить его.

Вскоре я научился понимать человеческую речь, с которой он обращался ко мне. Я не различал отдельных слов, но по интонации угадывал его мысль так безошибочно, словно знал его язык. Впоследствии я стал понимать звук человеческой речи на любом языке. Еще лучше понимал я пение.

Я узнал от своего друга, что мне надо прятаться от взоров людей, так как тот, кто меня увидит, непременно захочет увести меня на продажу, а его убьет. Мы жили тогда в глуши Тенассерима. Днем мы скрывались в горах и выходили только ночью. Аор садился ко мне на шею и вел меня купаться. Он не боялся аллигаторов и крокодилов, от которых я его оберегал, закапывая в песок их головы, которые трещали под моими ногами. После купания мы бродили по лесу. Я выбирал себе сочные ветви, а для Аора срывал плоды, которые передавал ему хоботом. Я запасался также зеленью на весь день. Больше всего я любил свежую кору и умел легко отделять ее от ствола. Однако, чтобы набрать ее, требовалось много времени, и я довольствовался ветвями на те часы дня, когда не спал.

Я вел мирное существование и жил настоящим, не задумываясь о будущем. О самом себе я стал размышлять с того дня, как люди загнали в мой парк стадо диких слонов, на которых они охотились с факелами, барабанами и тарелками, чтобы завлечь их в эту ловушку. Туда заранее привели ручных слонов, которые должны были помочь охотникам в укрощении пленников. Они действительно помогли спутать пленникам ноги, но некоторые дикие самцы, и в особенности слоны-одиночки, так бушевали, что решено было и меня призвать на помощь охотникам.

Милого Аора заставили сесть мне на шею. Он повиновался, хотя очень неохотно. Во мне же пробудилось сознание справедливости, и я ужаснулся перед тем, чего от меня требовали. Дикие слоны были если не моими равными, то подобными мне, а ручные слоны, которые содействовали порабощению своих братьев, показались мне гораздо ниже их и меня. В порыве презрения и негодования я накинулся на этих людских приспешников и стал так энергично защищать пленников, что люди отказались от моих услуг. Меня выпроводили из парка, а милейший Аор стал осыпать меня похвалами и ласками. «Вы видите, – говорил он товарищам, – что это ангел и святой. Белого слона никогда не употребляют ни для тяжелых работ, ни для насилия. Он не создан ни для охоты, ни для войны, ни для перевозки грузов и людей. Сами цари не позволяют себе садиться на него, а вы хотите, чтобы он унизился до того, чтобы помогать вам в укрощении! Нет, вы не понимаете его величия и оскорбляете его достоинство! То, что вы пытались сделать, отдаст вас под власть злых духов».

Моему другу возражали, что он сам тоже меня укрощал.

– Совершенно верно, – ответил он, – но для этого я прибегал только к ласковым речам и звукам флейты. Если он позволяет мне садиться на него, то потому, что признает меня своим верным слугой. Я его преданный магаут (погонщик). Знайте, что в тот день, когда нас разлучат, один из нас умрет. Пожелайте, чтобы это был я, так как от благоденствия Священного цветка зависит богатство и слава вашего племени.

Он дал мне имя Священный цветок, и никто не возражал против этого. Речь моего магаута произвела на меня глубокое впечатление. Я чувствовал, что если бы не он, то меня унизили бы, но зато теперь я стал еще более гордым и независимым. Я решил (и сдержал слово) во всем руководиться только его советами, и сообща мы удаляли от себя всякого, кто не относился к нам с полным уважением. Люди предлагали дать мне в товарищи самых красивых и хорошо дрессированных слонов. Я положительно отказывался от этого и наедине с Аором никогда не скучал.

Мне было около пятнадцати лет, и я уже был значительно выше обыкновенных взрослых слонов, когда явились посланные с известием, что бирманский раджа дал наибольшую цену, и они меня продали. Послы действовали с осторожностью. Они не обращались ни к одному из сиамских властителей, которые могли потребовать меня даром ввиду того, что я родился в их владениях. Итак, я был продан царю Пагама. Ночью меня повели через Тенассерим к высоким горам, а перевалив через них, мы очутились на берегу прекрасной реки Ирравади.