Туве Янссон - Мемуары Муми-папы

А Юксаре закричал:

— Какое синее и мягкое! Давайте будем качаться на волнах, спать и ни о чём не думать. Только плыть — вперёд и вперёд…

— Как хаттифнаты, — сказал Фредриксон.

— Кто-кто? — переспросил я.

— Хаттифнаты, — повторил Фредриксон. — Вечно куда-то плывут… Никакого покоя.

— В том-то и разница, — довольно заметил Юксаре. — Внутри у меня покоя хоть отбавляй! И я люблю спать. А хаттифнаты никогда не спят — не умеют. Говорить они тоже не умеют, они просто пытаются доплыть до горизонта.

— Ну и как, кому-нибудь из них это удалось? — спросил я, поёжившись.

— Кто его знает, — пожав плечами, ответил Юксаре.

Мы встали на якорь у скалистого берега. До сих пор у меня по спине пробегают мурашки, когда я шепчу про себя эти слова: «Мы встали на якорь у скалистого берега». Впервые в жизни я видел красные скалы и прозрачных медуз — маленькие загадочные парашютики с сердцем в форме цветка.

Мы сошли на берег собирать ракушки.

Фредриксон, конечно же, заявил, что хочет изучить место стоянки, но что-то подсказывает мне, что на самом деле его тоже интересовали ракушки. Между скалами мы обнаружили крохотные, скрытые от посторонних глаз песчаные пляжики, и вообразите себе радость Шусселя, когда он заметил, что каждый камушек здесь гладкий и круглый, как мячик или яйцо. Охваченный ни с чем не сравнимым собирательским счастьем, Шуссель снял с головы ковшик и всё собирал в него, собирал и собирал. Песок под прозрачной зелёной водой был аккуратно расчёсан в частую волнистую полоску, скала нагрелась на солнце. Ветер улёгся, и вместо горизонта впереди была лишь бесконечная светлая прозрачность.

В те времена мир был велик, а всё маленькое было куда приятнее в своей малости, нежели теперь, и нравилось мне гораздо больше. Если вы, конечно, понимаете, о чём я.

Сейчас меня посетила другая мысль, которая мне кажется важной. Возможно, тяга к морю — это особое муминистическое качество, и я с удовлетворением отмечаю, что оно передалось и моему сыну.

Но, дорогие читатели, обратите внимание, что наш восторг вызывает скорее берег.

Посреди моря горизонт для обычного муми-тролля широковат. Нам больше нравится всё изменчивое и причудливое, чудно́е и непредсказуемое. Например, берег, в котором соединилось немного суши и немного моря, закат — в котором есть немного тьмы и немного света, и весна, где смешалось немного холода и немного тепла.

И вот снова пришли сумерки. Пришли осторожно и медленно, чтобы день успел спокойно улечься спать. По небу на западе были раскиданы маленькие облака, как шапочки взбитых сливок розоватого цвета, и всё это отражалось в море — зеркальном, гладком и вовсе не опасном.

— Ты когда-нибудь видел облако вблизи? — спросил я Фредриксона.

— Да, — ответил он. — В книге.

— Мне кажется, облака — как райские розочки, — заметил Юксаре.

Мы сидели рядом на скале. Приятно пахло водорослями и чем-то ещё — возможно, морем. Мне было так хорошо, что я даже не беспокоился о быстротечности всякого счастья.

— А ты счастлив? — спросил я Фредриксона.

— Здесь неплохо, — смущённо пробормотал Фредриксон (и я понял, что и он бесконечно счастлив).

Тут я увидел, как в море выходит огромная флотилия маленьких лодочек. Лёгкие, как бабочки, они скользили вперёд по своим собственным отражениям. В каждой лодке, тесно прижавшись друг к другу и глядя на море, сидели безмолвные пассажиры, крошечные серо-белые существа.

— Хаттифнаты, — сказал Фредриксон. — Плывут на электричестве.

— Хаттифнаты, — взволнованно прошептал я. — Те, что плывут, плывут и никогда никуда не приплывают…

— Они заряжаются в грозу, — сказал Фредриксон. — Жгутся, как крапива.

— А ещё они живут разгульной жизнью, — сообщил Юксаре.

— Разгульной жизнью? — заинтересовался я. — Это как?

— Я толком не знаю, — ответил Юксаре. — Может, пьют пиво и вытаптывают чужие огороды.

Мы ещё долго смотрели на хаттифнатов, уплывавших вдаль, к горизонту. Во мне проснулось странное желание отправиться с ними в их загадочное путешествие и тоже пожить разгульной жизнью. Но об этом я промолчал.

— Так что насчёт завтра? — неожиданно спросил Юксаре. — Идём в открытое море?

Фредриксон задумчиво посмотрел на «Морзкой оркестор».

— Это речное судно, — вымолвил он. — Колёсное. Парусов нет…

— А мы бросим жребий, — сказал Юксаре и встал. — Шуссель! Поди-ка сюда, принеси нам пуговицу!

Шуссель играл на мелководье, но пулей выскочил из воды и начал вытряхивать свои карманы.

— Одной вполне достаточно, дорогой племянник, — сказал Фредриксон.

— Выбирайте любую! — восторженно воскликнул Шуссель. — Какую хотите — с двумя или четырьмя дырочками? Костяную, плюшевую, деревянную, стеклянную, металлическую или перламутровую? Одноцветную, пёструю, в крапинку, полосатую или в клеточку? Круглую, выгнутую, вогнутую, плоскую, восьмиугольную или…

— Обычную брючную, — перебил его Юксаре. — Всё, бросаю. Если упадёт лицевой стороной вверх, значит, выходим в море. Ну что там?

— Дырочками кверху, — объяснил Шуссель и почти уткнулся в пуговицу носом, чтобы получше разглядеть её в сумерках.

— Да ну тебя, — сказал я. — Как она легла?

Но тут Шуссель дёрнул усиками, и пуговица соскользнула в расселину в скале.

— Простите! — закричал Шуссель. — Ужас, да и только. Хотите, я дам вам новую?

— Да нет, — сказал Юксаре. — Жребий можно бросать только один раз. Теперь уж пусть этот вопрос решится сам собой, потому что я хочу спать.

Мы провели крайне неприятную ночь на борту. Когда я сунул ноги в койку, одеяло было липкое, словно его полили сиропом. Липким было всё: дверные ручки, зубная щётка и тапочки, а бортовой журнал Фредриксона склеился так, что его невозможно было открыть!

— Племянник! — сказал он. — Как ты сегодня убирал?!

— Извини! — укоризненно воскликнул Шуссель. — Но я вообще не убирал!

— Не табак, а какая-то каша, — пробормотал Юксаре, который любил курить в постели.

Всё это действительно было очень неприятно. Однако понемногу мы пришли в себя и улеглись, свернувшись калачиком, в наименее липких местах. Но всю ночь нас беспокоили странные звуки, исходившие, как казалось, из нактоуза. Я проснулся от ударов рынды [6] Рындой моряки называют судовой колокол, в который бьют каждые полчаса или в случае тревоги, а также если вокруг туман. (Примеч. ред.) , звеневшей необычным и роковым звоном.

— Вставайте! Вставайте! Только взгляните! — кричал Шуссель из-за двери. — Повсюду вода! Большая и бесконечная! А я забыл свою лучшую перочистку на пляже! Лежит там сейчас совсем одна, бедненькая…