Виктория Варгина - Солнечная тропа

— Не иначе гроза будет, — сказал старик.

— И дождь?

— Хорошо бы, — Акимыч поставил свой велосипед под навес. — Ну, пошли, перед бабкой моей отчитаемся…

…У Пелагеи разболелась поясница, она кряхтя рассовала привезённые продукты и пошла прилечь.

— Сами тут хозяйничайте, — сказала она, — вон щи в чугунке…

— Значит, точно гроза будет, — сделал вывод Акимыч.

Уже через полчаса небо закрыла огромная чёрная туча, а воздух был натянут как струна.

— Ну, сейчас вдарит!.. — с каким-то мальчишеским азартом воскликнул дед и схватил Лёньку за руку. — Айда в мастерскую! Там интереснее!..

Во дворе их встретил сильный ветер, а первые капли дождя уже стрекотали по листьям и расписывались кляксами в пыли. Стало темно, почти как ночью, — и вдруг темноту разорвала ослепительно яркая молния и почти сразу же загрохотал гром. Когда Лёнька с дедом влетели в мастерскую, хлынул настоящий ливень.

Акимыч осторожно открыл окно, выходящее на пруд, и мастерская наполнилась шумом дождя. Ветер не задувал в их сторону, и можно было сколько угодно наблюдать за разыгравшейся стихией. Лёнька нагнулся и посмотрел вниз: поверхность пруда прямо кипела под струями дождя…

— Вот тебе и пруд наберётся!.. — крикнул Лёнька Акимычу.

Тот кивнул, не отрывая глаз от мокрых деревьев, которые ветер трепал так, словно хотел оборвать до последнего листочка. Порою вспыхивала молния, и в этот короткий миг дед и мальчик старались увидеть её всю — она казалась огненной трещиной, прорезающей небо…

Но вот гроза стала утихать, ветер ослабил свой натиск, и гул дождя постепенно превратился в монотонный шелест.

— Кончается? — спросил Лёнька.

— Может, кончается, а может, ещё долго так прошлёпает, — ответил дед. — Так-то оно даже лучше.

— Акимыч, ты не любишь про войну вспоминать? — снова без всяких предисловий спросил мальчик, но старик, похоже, не удивился.

— Кто ж её, проклятую, вспоминать любит?.. А и забыть тоже никак не получается… Тебе, поди, интересно?

— Интересно.

Акимыч пожевал губами.

— А может, и права твоя бабушка… Может, и впрямь нужно вам это, — вслух рассуждал он. — Ну, чего рассказать-то?

— Чего-нибудь необычное, — Лёнька не сомневался, что и рассказы о войне у Акимыча какие-то особенные.

— Гм, необычное… — дед почесал свою бородку. — А есть!.. Есть, Лёнька, и я тому живой свидетель!.. Одна фашистская пулемётная точка не давала нам развернуть атаку. Прямо косила сверху, не подступишься… И артиллерией никак не могли её взять. Одна возможность — подползти и забросать гранатами, и уже несколько смельчаков нашлось, да все там и полегли. Тут прибывает в подразделение связной, узнал про это и говорит командиру:

— А давайте-ка я попробую!

Командир его осаждает:

— Полно тебе, уже пробовали. Шестерых положили зазря…

— Ничего, — отвечает связной, — седьмой-то, может, и пройдёт как раз.

И вообще, заявляет, меня пули не берут. Ну, стал готовиться, гранаты нацепил… Потом говорит: отойдите. Встал на колени, глаза закрыл — должно, молился, хотя крестов не клал. Потом встал и побежал. Бежит пригнувшись, не ползёт даже!.. Немецкий пулемёт аж захлёбывается, а ему хоть бы что! Командир наш в бинокль смотрит и глазам своим не верит:

— Ох, мать моя!.. Пули-то вокруг него веером ложатся, словно он коконом непробиваемым обёрнут!..

Так и погасил пулемётную точку тот связной, и жив остался. Вишь, в самом деле не брали его пули…

— Это тоже удивительная сила? — спросил Лёнька.

— Она самая, — Акимыч придвинул к окну свой любимый табурет и сел на него. Мальчик взобрался на подоконник.

— Она, Лёнька, по-разному проявляется, эта сила, — продолжал дед Фёдор. — Вот хоть возьми наших баб. Провожали нас на фронт. Кругом крики, вой, бабы за своих мужиков цепляются, только что под вагоны не кидаются!.. А моя Пелагея стоит — и хоть бы слезинку уронила. Ты, говорю, хоча для виду слезу выдави, перед людьми неудобно. Неужто совсем меня не любишь? А она мне говорит: не могу, Федя. Понимаю, что, может, в последний раз видимся, а не могу, не взыщи.

Потом на фронте разговорился об этом с одним бойцом, он и спрашивает:

— А много тогда в деревне баб плакало?

— Да почитай все, — отвечаю.

— Ну, тогда считай, что ты в рубашке родился. Вернёшься домой живым, а тех, по ком выли, убьют. Это уж точно, бабы — они это верно чуют. Вспомнишь ещё мои слова.

Любопытно мне стало.

— А твоя-то жёнка как? — спрашиваю.

Он махнул рукой и говорит:

— Моя по мне как по готовому мертвяку причитала, дура!.. Знать, не суждено мне домой вернуться…

Через месяц его и убили. Я тогда, правда, про наш разговор не вспомнил, а под конец войны пришлось. Была у нас тогда в подразделении молоденькая санитарка, так перед каждым боем забьётся, бывало, в самый дальний угол и глаз не кажет. А знаешь, почему? Легко определяла, кто погибнет в бою: если увидит бойца — и в слёзы, всё, считай, его нет. Мы тоже старались ей на глаза не попадаться, кому охота знать, что последние минуты дышишь… Так что правду тот бедолага говорил про бабье чутьё.

— Значит, моя бабушка тоже по дедушке плакала, — сказал Лёнька.

Акимыч потупился, словно видел свою вину в том, что, не оплаканный женой, едва ли не единственным из земляков вернулся с войны.

— Расскажи ещё, — негромко попросил мальчик.

— Я тебе расскажу про родительское благословение, — начал Акимыч. — Некоторым солдатам матери или жёны вешали на шею крестики, ну, или образки — благословляли. Считалось, от смерти это защищает… Вот у одного нашего парнишки заметили такой образок и давай над ним подтрунивать. Ему бы промолчать, а он оправдываться стал: мол, мать, старуха тёмная, повесила, а мне эта иконка ни к чему, я в бога не верю. А раз не веришь, говорят солдаты, так сними её и брось под ноги. А потом поднимешь и в карман положишь — на память о матери. Парень сначала ни в какую, но те ж зудят и зудят.

— Командир, — говорят взводному, — вот тут у нас Чижова икона от смерти спасает, так пускай он и тянет связь под артобстрелом!..

В общем, допекли Чижова, он сдуру и психани.

— Да плевать мне на неё! — и сорвал образок.

И ведь тихо было, как будто и война кончилась, откуда только пуля прилетела. И прямо Чижову в голову. Так он с образком в руке замертво и свалился.

— А у тебя образка не было? — предположил Лёнька.

— То-то и оно, что был. И слава Богу, что никто его не увидел, а то бы и я мог, как Чижов… Тоже ума палата была… Зато после этого случая я, Лёнька, можно сказать, и уверовал. Молиться потихоньку начал. Молитв, конечно, не знал, а так, своими словами: не дай, мол, пропасть, сохрани от смерти, хочется ещё на земле пожить…

— Вот он тебя и сохранил, — улыбнулся Лёнька.