Карло Коллоди - Приключения Пиноккио. История Деревянного Человечка

После этих наставлений крестьянин вошел в дом, заложил дверь, а бедный Пиноккио остался лежать на гумне, скорее мертвый, чем живой, от голода, холода и страха. Время от времени он всовывал пальцы под ошейник, который сильно сжимал ему глотку, и причитал:

- Я это заслужил! Ну да, я это заслужил! Я хотел быть лодырем и бездельником, и потому меня так долго преследуют несчастья. Будь я приличным мальчиком, как многие другие, имей я охоту к учению, к труду, останься я дома у моего несчастного отца, не пришлось бы мне служить сторожевой собакой на крестьянском дворе, в этакой глуши! Ах, если бы я мог снова родиться!.. Но теперь поздно думать об этом, и я должен смириться.

После этого маленького монолога, сказанного, впрочем, вполне искренне, он влез в будку и заснул.

Пиноккио проспал два часа, а в, полночь его разбудили шепот и бормотание странных голосов, доносившихся с гумна. Он высунул кончик носа из собачьей будки и увидел четырех маленьких зверьков в темных шубках. Они стояли кучкой, совещаясь о чем-то, и были похожи на кошек. Однако это были не кошки, а куницы - маленькие кровожадные зверьки, которые особенно лакомы до яиц и цыплят. Одна из куниц отделилась от своих товарок, подошла к собачьей будке и тихо сказала:

- Добрый вечер, Мелампо!

- Я вовсе не Мелампо, - ответил Деревянный Человечек.

- Кто ты, в таком случае?

- Я Пиноккио.

- А что ты здесь делаешь?

- Я изображаю сторожевую собаку.

- А где Мелампо? Где старый пес, стороживший в этой будке?

- Он сегодня утром издох.

- Издох? Бедное животное! Он был такой добряк! Но и ты не выглядишь волкодавом.

- Прошу прощения, но я не собака.

- Кто же ты такой?

- Я Деревянный Человечек.

- И ты тут вместо сторожевой собаки?

- К сожалению. И к тому же в наказание.

- Ну что ж, предлагаю тебе тот же договор, какой был у нас с Мелампо. Ты будешь доволен.

- А что это за договор?

- Мы, как прежде, приходим сюда два раза в неделю, ночью проникаем в курятник и забираем восемь кур. Из этих восьми штук мы пожираем семь, а одну даем тебе, с тем, естественно, что ты притворяешься спящим и даже не помышляешь о том, чтобы лаять и будить крестьянина.

- А Мелампо именно так и делал? - осведомился Пиноккио.

- Да, так он и делал, и мы всегда отлично ладили между собой. Итак, спи спокойно и не сомневайся в том, что перед уходом мы положим возле будки миленькую ощипанную курочку тебе на завтрак. Надеюсь, мы хорошо поняли друг друга?

- Даже чересчур хорошо, - ответил Пиноккио и угрожающе покачал головой, словно желая этим сказать: «Мы еще поговорим!»

Почувствовав себя в безопасности, четыре куницы быстрехонько кинулись к курятнику, расположенному рядом с собачьей будкой, отворили зубами и когтями маленькую деревянную дверку, закрывавшую вход, и юркнули туда одна за другой. И только-только они успели прокрасться внутрь, как услышали, что дверка за ними быстро закрылась.

Закрыл ее Пиноккио. И мало того: на всякий случай он еще привалил к ней большой камень.

И тогда он начал лаять, и лаял точно так, как сторожевая собака, а именно: «Гав-гав, гав-гав!»

Услышав лай, крестьянин соскочил с постели, схватил свое ружье, подошел к окну и спросил:

- Что там такое?

- Воры, - ответил Пиноккио.

- Где?

- В курятнике.

- Сию минуту выйду.

Не прошло и секунды, как крестьянин был внизу, побежал к курятнику, поймал четырех куниц, сунул их в мешок и сказал им очень довольным голосом:

- Наконец вы все-таки попали ко мне в руки! Я мог бы вас наказать, но я не такой человек. Я удовольствуюсь тем, что завтра отнесу вас к трактирщику в ближнее село, и он снимет с вас шкурки и приготовит из вас нежное и острое заячье жаркое. Хотя это честь, которую вы совсем не заслужили, но столь великодушные люди, как я, не обращают внимания на такие мелочи.

Затем он подошел к Пиноккио, погладил его несколько раз по голове и спросил:

- Каким образом ты обнаружил этих четырех воришек? А мой Мелампо, мой преданный Мелампо ни разу ничего не заметил!

Деревянный Человечек мог бы тут кое-что рассказать из того, что узнал. То есть он мог бы поведать о позорном договоре между собакой и куницами, но, вспомнив о том, что собака уже издохла, пришел к заключению: «Какая польза срамить мертвых? Мертвые мертвы, и лучше всего оставить их в покое».

- Ты бодрствовал или спал, когда куницы пришли на гумно? - спросил его крестьянин.

- Я спал, - доложил Пиноккио, - но куницы разбудили меня своим шепотом, а одна из них даже подошла к собачьей будке и сказала: «Если ты пообещаешь нам не лаять и не будить хозяина, мы дадим тебе превосходную ощипанную курицу на завтрак». Вы понимаете? Надо же иметь наглость сделать мне такое предложение! Я хотя и Деревянный Человечек и имею бесконечно много недостатков, но еще не дошел до того, чтобы брать взятки и служить подручным у воришек.

- Ты славный малый! - воскликнул крестьянин и хлопнул его по плечу. - Такие взгляды делают тебе честь. И, чтобы выразить мою признательность, отпускаю тебя немедля домой.

И он снял с Пиноккио ошейник.

Освободившись от жестокой и унизительной тяжести ошейника, Пиноккио помчался по полям, не останавливаясь ни на минуту, пока не достиг большой дороги, ведущей к домику Феи.

Когда же он оказался на большой дороге, он взглянул на равнину, простиравшуюся перед ним. Отсюда можно было ясно увидеть тот лес, где он, на свою беду, повстречал Лису и Кота. Он узнал возвышавшуюся над деревьями верхушку Большого Дуба, на котором он был повешен, но, сколько ни смотрел, не мог обнаружить домика Красивой Девочки с лазурными волосами.

Тут его пронзило тягостное предчувствие. Он побежал со всех ног и спустя несколько минут очутился на лугу, где некогда стоял домик, - ибо теперь домика больше не было. Вместо него он нашел небольшую мраморную доску, на которой были вырезаны нижеследующие скорбные слова:

Здесь похоронена

Девочка с лазурными волосами,

умершая в страданиях, потому

что на бала покинута своим

маленьким братом Пиноккио.

Можете себе представить, что почувствовал Пиноккио, когда он с грехом пополам прочел по складам эти слова. Он упал ничком на землю, тысячу раз поцеловал надгробие и разразился душераздирающими рыданиями. Он плакал всю ночь напролет и, когда рассвело, все еще плакал, хотя слезы у него совсем иссякли. И его стоны были так горьки и проникновенны, что эхо со всех холмов повторяло их. Плача, он восклицал: