Николай Надеждин - Богатыри и витязи Русской земли. Образцовые сказки русских писателей

Рассердился Илья Муромец на своего бурушку.

— Ах ты, травяной мешок! только и годен ты волкам на съеденье! Чего боишься? Неужели не слыхал никогда реву звериного, шипу змеиного?

Натянул Илья свой тугой лук; взвилась каленая стрела, угодила Соловью прямо в правый глаз, свалился Соловей с дуба.

Подобрал тут Илья разбойника, привязал к луке коня и поехал с ним в гнездо Соловьиное. Состроил себе Соловей палаты на диво из добра награбленного. Двор у Соловья на семи верстах, обнесен весь железным тыном, на каждой тычинке по маковке, на каждой маковке по голове богатырской воткнуто. Стоят за оградой три терема златоверхих, сады их окружают тенистые, зеленые, цветами алыми расцвеченные. Под каждым теремом вырыты подвалы глубокие; много лежало в них серебра, золота, камней драгоценных, скатного жемчуга горами наложено.

Вышла Соловьева жена на широкий двор, смотрит в трубку подзорную, видит недоброе дело: едет чужой богатырь, везет с собой ее мужа к седлу привязанного.

Бросилась она с чердака в терем, разбудила девять сыновей своих.

— Встаньте, проснитесь, ясные мои соколы! Пойдите в глубокие подвалы, отомкните кованые ларцы: едет чужой человек, везет отца вашего ремнями к седлу привязанного; просите, молите чужого богатыря, чтоб отпустил на волю отца вашего; приготовьте подарки богатые: серебра, золота, скатного жемчуга.

Не стали слушать матери удалые сыновья разбойника: надумали они недобрую думушку:

— Обернемся черными воронами, заклюем Илью Муромца, отца на свободу выпустим!

Вышла старшая дочь Соловьева, Полька, к воротам, ухватила подворотню [7] Подворотня — доска, которая закрывает щель между воротами и землей. в девяносто пуд, у ворот ждет, притаилась. Стал Илья въезжать во двор — замахнулась на него Полька подворотней что было силы; отвел Илья ее руку легонечко, попала подворотня в самую богатыршу, тут Польке и смерть пришла.

Видят жена и дети Соловьевы, что не в силах они с Ильей бороться; принесли ему богатый выкуп, просят, молят, чтобы отпустил разбойника на волю.

Не послушал Илья просьб их, повез Соловья в Киев. Бежит конь Ильи быстрее сокола: вот они уже и на Днепре-реке, а перевозчицей была тут другая дочь Соловья, Катюша. Просит ее разбойник:

— Дочь моя любимая, Катюшенька, не перевози ты богатыря на другую сторону: проси раньше, чтоб отпустил он на волю твоего отца-старика, — тогда перевезешь Илью на другой берег.

Слез тут Илья со своего бурушки; в левую руку взял шелковый повод, а правой рвет с корнем дубы крепкие; намостил из дубов мост прочный через Днепр, сам перешел и коня перевел.

Вынул тогда Илья из кармана шелковую плетку о семи ремнях, говорит перевозчице:

— Теперь мы с тобой, красная девица, рассчитаемся!

Ударил раз Катюшу — с ног она свалилась; ударил другой — ей и смерть приключилась.

Было время после обедни воскресной, как приехал Илья Муромец в Киев к ласковому князю Владимиру, прямо на двор великокняжеский; привязал Илья бурушку к столбу белодубовому посреди двора, наказал бурушке крепко-накрепко:

— Береги, бурушка, пуще глаза Соловья-разбойника, чтоб не ушел он из стремени булатного.

Вошел Илья в палаты княжеские, помолился образу Спаса Пречистого, отдал поклон на все стороны, особенным низким поклоном поклонился князю с княгинею, все исполнил как надо, по обычаю.

Ласково встретил богатыря Владимир-князь, велел поднести ему чару зелена вина в полтора ведра, стал Илью расспрашивать:

— Расскажи нам, добрый молодец, какого ты роду- племени, чтобы нам знать, как называть тебя, величать, какое тебе место дать?

— Ласковый князь, зовут меня Ильею Ивановичем; родом я из города Мурома. Приехал я к тебе в Киев дорожкой прямоезжею, торопился поспеть к заутрене, а к обедне не поспел. Задержали меня дела важные.

Говорят князю бояре:

— Ласковый князь! В глаза тебе лжет богатырь: ведь дорога прямоезжая к Киеву залегла вот уже тридцать лет: не дает Соловей-разбойник ни проезда, ни прохода ни одному человеку. Не выпил ли добрый молодец по дороге лишнюю чару зелена вина, что больно расхвастался!

— Солнышко-князь! оттого я в дороге и позамешкался, что очищал ее от Соловья-разбойника: самого Соловья я привез на твой широкий двор к седлу привязанного; не хочешь ли взглянуть на мою удачу богатырскую?

Тут поднялись с мест и сам князь, и гости, побежали на двор Соловья смотреть. Стал Владимир Соловью приказывать:

— Зашипи-ка, Соловей Рахманович, по-змеиному, зареви по-звериному.

Отвечает Соловей:

— Не твой хлеб, князь, кушаю: не тебя и слушаю. Просит Солнышко-князь Илью, чтобы заставил Соловья реветь да шипеть.

— Запеклись у Соловья уста, — говорит Илья, — кровью от раны запечатались; вели, ласковый князь, дать ему чару зелена вина в полтора ведра.

Взял Соловей чару одной рукой, выпил за один раз, попросил еще чару пива пьяного да чару меду сладкого, закусил калачиком крупитчатым.

И велел Илья Соловью засвистать в полсвиста.

Не послушался Соловей; зашипел, заревел во всю мочь Соловьиную, оглушил в Киеве весь народ православный, сам Владимир-князь к земле пригнулся, подняться не может, прекрасная княгиня Евпраксия еле жива от страху.

Говорит Владимир Илье:

— Уйми Соловья — это шутки пошли плохие!

Расправился тут Илья с Соловьем по-своему за все дела его злодейские: схватил его за желтые кудри да ударил о серый камень — с тем Соловью и конец пришел.

А Илья заслужил себе честь, славу великую; и Владимир-князь затеял новый пир на радостях, что нет Соловья в живых и некому больше изводить богатырей могучих, обижать христиан православных.

В степях широких близ славного стольного Киева стояла богатырская застава; охраняли ее двенадцать славных богатырей; атаманом у них был сам Илья Муромец, податаманом Добрыня Никитич, есаулом Алеша Попович; здесь же с ним были: боярский сын Гришка да Васька Долгополый.

Крепко обороняют богатыри заставу: не пропускают ни конного, ни пешего: сокол пролетит, и тот перо выронит; добрый молодец пройдет — головой поплатится.

Однажды разъехались богатыри ненадолго кто куда: Алеша с Гришкой в Киев, Добрыня на охоту к синю морю, а Илья прилег отдохнуть в шатре.

Едет Добрыня назад, видит в поле следы от копыт громадные: каждый след величиною с полпечи. Присматривается Добрыня к следу, говорит себе: