Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

— Неужели эти барышни знакомы с подобного рода забавой? — спросила вдова. — Так мода сия уже достигла провинции?

— За кого вы нас принимаете, сударыня? — ответила Виржиния. — Вы думаете, что наш климат потерял расположение благодатного светила и оно перестало бескорыстно сиять нам? Уж будто мы не ведаем, что происходит под небесным сводом? Наш круг общения гораздо шире, чем вам представляется, мы знаем ведьм и колдунов, часто выводим их на сцену, и те не заставляют авторов краснеть.

— Признаюсь, — сказала молодая жена, — что никогда не встречала нормандских муз [385]и деревенских фей и была бы рада с ними познакомиться, а в особенности послушать их.

Тут Мартонида, весьма достойная рассказчица, о которой отзывались самым лестным образом, вызвалась прочитать им последнюю сказку, сочиненную накануне ночью.

— Нет ничего свежее, — сказала она, — по правде говоря, я не успела даже ее перечитать.

Все согласились послушать сказку. Мартонида вынула исписанную тетрадь и приступила к чтению.

или-были король с королевой, которым боги даровали много детей, но они любили лишь тех из них, кто отличался красотой и привлекательностью. Младшего звали Алидор; добрый по нраву, он был так безобразен с виду, что и взглянуть страшно. У короля с королевой его вид вызывал нестерпимое отвращение, и они гнали его с глаз долой. Видя, что все родительские ласки достаются другим детям, а ему — только обидные грубости да упреки, Алидор задумал тайно сбежать из дому. Он постарался уйти незамеченным с надеждой, что Судьба станет к нему благосклоннее на чужбине.

Его бегство огорчило короля и королеву; однако, жалея о том, что он больше не появится при дворе с подобающим принцу величием и с ним может случиться беда, они беспокоились не столько о нем, сколько о своем добром имени. Поэтому супруги все-таки послали гонцов, приказав им вернуть беглеца. Но принц нарочно выбрал окольные пути и такие затерянные тропинки, что никто не смог напасть на его след. Гонцы заблудились и не вернулись назад, и вскоре при дворе забыли принца. Все слишком хорошо знали, как мало нежных чувств испытывали к нему родители, — ведь счастливых принцев любят совсем не так. Об Алидоре больше никто не вспоминал. Да и кому было говорить о нем? Фортуна отвернулась от юноши, близкие его ненавидели, а до его достоинств никому и дела не было.

И вот шел Алидор куда глаза глядят, не зная, в какую сторону податься, как вдруг увидел красивого молодого всадника, скачущего на добром коне ему навстречу и с виду похожего на путешественника. Они церемонно раскланялись, обменявшись приветствиями и поговорив о том о сем; затем всадник справился у Алидора, куда тот путь держит.

— А вы, мой господин? — в свою очередь осведомился Алидор. — Не будете ли так любезны сказать мне, куда направляетесь?

— Я конюший Лесного короля, он меня послал за лошадьми недалеко отсюда.

— Так, стало быть, король ваш дикий? — продолжил принц. — Ведь вы называете его Лесным, — вот мне и думается, что он всю жизнь проводит в лесу.

— Его предки, — ответил путник, — и вправду жили лесной жизнью; он же — дело иное: у него пышный королевский двор. Его супруга известна как милейшая на свете королева, а единственная дочь, принцесса Ливоретта, так хороша собой, что очаровывает каждого, кто ни взглянет. Правда, она еще так молода, что не придает такому вниманию к своей персоне особого значения; и все же везде ее окружают благоговейным вниманием.

— Ваш рассказ меня, признаться, взволновал, — ответил принц, — и вызвал непреодолимое желание быть представленным ко двору, чтобы ее увидеть. Но благосклонно ли принимают там чужеземцев? Льстить себя надеждами мне не приходится — я понимаю, что природа сотворила меня уродцем, но взамен я наделен добрым сердцем.

— Довольно редкостная вещь, — ответил всадник, — и полагаю, ваш добрый нрав намного превосходит то, что видимо глазам. При дворе у нас умеют разглядеть истинную ценность любых явлений. А посему ступайте туда смелее, — уверен я, вас примут благосклонно.

И он указал ему дорогу к Лесному королевству. Будучи весьма учтивым и чувствуя в натуре принца особое благородство, которое не скрыть никакому внешнему безобразию, он посоветовал сначала заручиться поддержкой его друзей, дабы быть представленным королю и королеве по всем правилам придворного этикета.

Такое предупредительное обхождение всадника глубоко тронуло принца. Он с радостью предвкушал знакомство со страной, где в чести благородство и вежество. А поскольку ему хотелось жить в безвестности, затерявшись среди людей, то он и решил направиться именно в это королевство, посчитав, что выбор за него уже сделала Судьба. Расставшись с королевским конюшим, он продолжил свой путь с мечтой о Ливоретте, на которую было ему так любопытно взглянуть.

Когда он наконец дошел до дворца Лесного короля, его сперва гостеприимно встретили друзья всадника; они накормили и напоили его. Затем радушный прием оказал ему и сам король. Принц радовался, что покинул родное королевство; здесь же, хотя Алидора никто не знал, но, к его большому удовольствию, он не испытывал недостатка во внимании и почтении. Правда, у королевы его ожидало совсем другое. Стоило ему лишь переступить порог, как со всех сторон раздался громкий смех. Одна из дам даже поспешила прикрыть глаза рукой, чтобы не видеть его, другая предпочла выбежать; но главное — столь неприглядному примеру последовала и юная Ливоретта, без стеснения показавшая принцу все, что она думает об его уродстве.

Принцессу, позволявшую себе столь открыто насмехаться над изъянами гостя, он счел невоспитанной и втайне пожалел ее. «Увы! — подумал он. — Вот так и меня баловали в отцовском доме. Надо признать, что принцы глубоко несчастны оттого, что все кругом готовы угодливо терпеть их пороки. Да! Вот он, яд той лести, которую мы изо дня в день пьем большими глотками. Взять, например, красавицу принцессу, — разве не стыдно ей смеяться надо мной? Я прибыл издалёка, чтоб засвидетельствовать ей свое почтение и защищать ее двор. А ведь могу уйти и затем повсюду рассказывать и о ее достоинствах, и о недостатках. Ведь я родом не отсюда, и сдержать мой язык способна лишь ее вежливость. Она же, едва меня увидев, оскорбительно смеется мне в лицо. Но — увы! — продолжал он про себя, вновь и вновь любуясь ею, — что ей мои злые речи! Отродясь не видал я зрелища прекраснее. Я восхищен ее красотой, преклоняюсь перед ней, и чувство это овладело мною навсегда».