Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

Пока она так размышляла, блеяние слышалось все ближе, но с каким же удивлением увидела она вдруг на просторной поляне, окруженной рощами, огромного белоснежного барана с позолоченными рогами, с цветочной гирляндой на шее и нитями из небывало крупных жемчужин на копытах. На груди у него висело несколько алмазных ожерелий, а лежал он на померанцевых цветах. Над ним был натянут шатер из золотой парчи, защищавший от докучных солнечных лучей. Вокруг расселись около сотни нарядных барашков, и никто из них даже и не думал щипать травку: один угощался кофе, шербетом, мороженым и лимонадом, а другой — клубникой, сливками и вареньями; иные играли в бассет, иные в ланскенет [131]; на некоторых были золотые ожерелья, украшенные галантными вензелями, в ушах — серьги, и все были увиты цветами и лентами. Чудо-Грёза так дивилась, что и шелохнуться не могла. Она искала глазами пастуха столь необычайного стада, как вдруг самый красивый баран подошел к ней, приплясывая да припрыгивая.

— Сюда, божественная принцесса, — молвил он, — не стоит бояться столь нежных и мирных животных, каковы мы.

— Вот чудо! — воскликнула она и попятилась. — Говорящие бараны!

— Ах, сударыня, — возразил он, — ваша обезьянка и собачка говорили так чудесно, однако ж это вас не удивляло?

— Их наделила даром речи одна фея, — ответила Чудо-Грёза, — потому это и не казалось столь уж необычным.

— Кто знает — может, и с нами случилось нечто в этом роде. — Тут баран улыбнулся на свой бараний манер. — Но что же, милая принцесса, привело сюда вас?

— Тысяча бедствий, господин Баран, — молвила она, — я, несчастнейшее создание на свете, ищу убежища от гнева собственного отца.

— Что ж, сударыня, — произнес баран, — идемте со мной — я предоставлю вам убежище, о котором будете знать только вы одна и где вы будете совершенной хозяйкою.

— Я не смогу следовать за вами, — вздохнула Чудо-Грёза, — я умираю от усталости.

Златорогий Баран приказал подать его карету. В мгновение ока прискакали шесть коз, запряженных в такую громадную тыкву, что в ней вполне удобно было бы усесться вдвоем, притом высушенную и внутри обтянутую кожей и бархатом. Принцесса вошла в столь необычный экипаж, не переставая удивляться; господин Баран последовал за нею туда же, и козы что есть духу помчались к пещере, вход в которую был завален огромным камнем. Златорогий баран коснулся его копытом, и камень тотчас же упал; тогда барашек сказал принцессе, чтоб входила без опаски. Ей же эта пещера внушала настоящий ужас и, не окажись она в столь плачевном положении, ни за что бы туда не спустилась; но в такой крайности, как теперь, впору было, пожалуй, броситься и в колодец.

И вот она бестрепетно пошла вслед за бараном, спускаясь за ним так глубоко, так глубоко, что, казалось ей, они дошли до самой земли антиподов [132]. А еще боялась принцесса, не ведет ли он ее в царство мертвых. Наконец они оказались в просторной долине, покрытой множеством всевозможных цветов; их аромат превосходил все благовонья, какие ей до тех пор случалось обонять; полноводная река померанцевой воды омывала ту долину; источники испанского вина, розалиды, гипократова глинтвейна [133]и тысячи других напитков струились то водопадами, то очаровательными журчащими ручейками. Кругом тут росли необычайные деревья, образовывавшие целые аллеи; с ветвей их свешивались куропатки, нашпигованные и прожаренные лучше, чем у Гербуа [134]. Были и настоящие улицы, с висевшими на деревьях жареными дроздами и рябчиками, индейками, курами, фазанами и овсянками, а в укромных закоулках дождем сыпались с неба раковые шейки, наваристые бульоны, гусиная печенка, телячье рагу, белые кровяные колбаски, пироги, паштеты, фруктовые мармелады и разные варенья, а также луидоры, экю, жемчуга и алмазы. Этот редкостный, да к тому же весьма полезный дождь привлек бы нашу честную компанию, будь огромный баран более расположен к непринужденному общению, однако все хроники, в которых о сем говорится, уверяют, что держался он сурово как римский сенатор.

Когда Чудо-Грёза явилась в сих дивных краях, стояло прекраснейшее из времен года, и потому перед ней не открылось иного дворца, кроме длинной череды апельсиновых деревьев, жасминов, жимолости да маленьких мускатных роз, чьи ветви сплетались, образуя кабинеты, залы и спальни с мебелью из золотой и серебряной сетки, огромными зеркалами [135], люстрами и восхитительными картинами.

Господин Баран сказал принцессе, что она госпожа этих мест. Вот уже несколько лет приходится ему оплакивать свою участь, но теперь лишь в ее власти помочь ему забыть все беды.

— Вы так щедры, очаровательный барашек, — отвечала ему принцесса, — и все здесь кажется мне столь необыкновенным, что я не знаю, что и думать об этом.

Не успела она произнести эти слова, как перед ней явился сонм прелестнейших нимф. Они принесли ей фрукты в янтарных корзинках, но стоило ей лишь попытаться приблизиться к ним, как те мгновенно отдалялись; она протянула руку, чтобы коснуться их, и, ничего не ощутив, догадалась, что это были призраки.

— Ах! — воскликнула она. — Но кто же это?

Она расплакалась, и король Баран (ибо так звали его), на мгновение покинувший было ее, тут же вернулся и, видя ее в слезах, едва не умер от огорчения у ее ног.

— Что с вами, прекрасная принцесса, — спросил он, — разве вас не привечают здесь с подобающим вам почтением?

— О да, — отвечала она, — я вовсе не жалуюсь, однако должна сознаться, что не привыкла жить среди призрачных теней и говорящих баранов. Все здесь меня пугает, и, хоть я и признательна, что вы привели меня сюда, но буду еще благодарнее вам, если вы отведете меня обратно на свет божий.

— Ничего не бойтесь, — промолвил Баран, — но соблаговолите наконец спокойно выслушать повесть о моих злоключениях.

Я был рожден для престола. От длинной череды королей, моих предков, мне досталось прекраснейшее королевство в мире. Подданные меня любили, для соседей я был предметом зависти и страха, и относились ко мне со справедливым почтением. Обо мне говорили, что еще ни один король не бывал столь достоин этого звания, и никто из видевших меня не оставался ко мне равнодушным. Я страстно любил охоту. Отдавшись охотничьему азарту, гнал я однажды оленя и отбился от свиты. Вдруг я увидел, как олень кидается в озеро. Я пришпорил коня, столь же храбро, сколь и неосторожно, но вдруг, вопреки ожиданиям, почувствовал не холод воды, а необыкновенный жар. Озеро разверзлось, и через дыру, из которой рвались жуткие всполохи, я провалился на самое дно бездны, где извивались ужасные языки пламени.

Я решил, что погиб, как вдруг услышал голос, сказавший: «Не меньше огня надобно, чтобы разжечь твое сердце, о неблагодарный!» — «Эй, кто тут жалуется на мою холодность?» — «Несчастное существо, — отвечал голос, — которое безнадежно обожает тебя». Тут же огонь погас, и я увидел фею, знакомую мне с младых ногтей, столь старую и безобразную, что я всегда боялся ее. Она шла, опираясь на юную рабыню непревзойденной красоты, всю в золотых цепях, что говорило о ее высоком происхождении. «Что за чудеса тут происходят, Чурбанна (так звали эту фею)? — спросил я. — Все это по вашему приказу?» — «Ну а по чьему же еще? — отвечала она. — Разве до сих пор ты не знал о моих чувствах? Да мне ли, о стыд, объясняться с тобою, будто утратил все могущество неотразимый огнь глаз моих? Подумай, как унижаюсь я, признаваясь тебе в моей слабости, — ведь хоть ты и великий король, а все ж меньше муравья перед такой феей, как я!»