Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

Он все еще говорил, но Понсе де Леон ничего не отвечал.

— Что это с вами, — спросил граф, — вы так мечтательны!

— Я сочинял куплеты на мотив, который так нравится Исидоре, — отвечал тот, — когда я закончу, вы скажете мне, понравилось ли вам.

— Не советую вам заботиться о моем суждении, — сказал граф, — у меня сейчас на уме совсем не то и сердце не на месте.

Они собирались покинуть галерею, как вдруг их окликнула главная дуэнья Хуаны, пришедшая позвать их спеть архиепископу Компостельскому; однако, слишком хорошо знакомые с ним, чтобы отважиться явиться, они сказались простуженными и пожаловались на жестокую головную боль; а опасаясь уговоров, через парк прошли в комнату, выходившую окнами на лес.

Это убежище о многом напомнило нашим пилигримам; один жалел о выпавших на его долю бедах и треволнениях, другой сокрушался, что нашел такой слабый отклик в сердце той, которая могла бы составить счастье его жизни. Глядя в темный лес, оба печалились, что лучше было оставаться там, нежели оказаться под той роковой звездой, какая ныне светит их любви.

— Что же может быть нелепее? — вопрошал дон Габриэль. — Исидора благосклонно взирает на вас, Мелани охотно принимала бы мои воздыхания; я направляю их не ей, а вам безразлична та, которая любит вас.

— А что, если нам поменяться! — сказал граф. — Тогда наше счастье все еще зависит от нас.

— Ха! Вот так предложение! — воскликнул дон Габриэль. — Да сами-то вы верите, что такое возможно?

— Да, определенно, — отвечал граф, — и страстно хотел бы этого, да вот сердце мое так мало думает о своих интересах, что не спешит исполнять мои желания.

Прошло еще немного времени, и вот, наконец услышав, как мимо проехал архиепископ, возвращавшийся в Компостелу, они спустились в парк и пошли по аллее; тут они заметили Исидору и Мелани — те слишком заскучали в комнате Хуаны и теперь не прочь были прогуляться.

— Войдем в эту зеленую беседку, — сказал кузену Понсе де Леон, — я спою песню, которая нравится Исидоре, и тогда она, быть может, подойдет к нам.

Он не ошибся; однако Мелани, чья досада на графа еще не прошла, попросила сестру остановиться неподалеку от беседки, объяснив причину. Девицы проскользнули между деревьями, но не совсем бесшумно, так что дон Габриэль, внимательно за ними следивший, поспешил начать и пропел такие слова:

Дон Габриэль собирался продолжать, как вдруг подобно фурии примчалась донья Хуана. Разволновавшись из-за головной боли ее дорогого паломника, она, не успел архиепископ усесться в карету, обегала все аллеи в парке, зная, что он отправился туда. Услышав голос дона Габриэля, она спряталась в кустах и с удивлением уловила в первом же куплете имя своей племянницы; поняв же, что дальше речь о старости, уже не сомневалась, что в песне поется о ней, и влетела в беседку в вышеописанном мною виде.

— Ах, вот оно как! — воскликнула она. — Вы, стало быть, платите за мой добрый прием насмешливыми песенками, дон Габриэль, да еще и даете прекрасные советы моей племяннице. Чудесно же вы со мною обращаетесь!

Трудно описать изумление обоих влюбленных; редко гнев так нежданно настигал адресата. Тут-то почувствовали они, что могут утратить, если им прикажут удалиться. Граф принялся извиняться за дона Габриэля, но вдруг Мелани и Исидора, не в силах более сдерживать волнение, явились и вмешались.

— Как, сударыня! — сказали они тетке. — Разве вы не помните, что мы с сестрицей недавно сочинили эту песенку в вашем присутствии, и это так позабавило вас, что вы пожелали, чтобы я придумала еще несколько куплетов? Теперь же я научила им дона Габриэля, и раз уж они вас раздосадовали, придется нам вступиться за певца.

Обе прелестные девицы и в самом деле слагали песни, однако эта была не из их числа; между тем их убедительный тон успокоил донью Хуану: несказанно обрадовавшись, что насмехались не над ней, она тут же смягчилась.

— Мне жаль, — улыбнулась она Понсе де Леону, — что я излила на вас мой гнев — но поймите же и меня: что может быть обиднее?

Дон Габриэль, весьма учтиво раскланявшись, прибавил, повернувшись к Исидоре:

— Как же я обязан вам, сударыня! Вы оправдали меня: продолжай донья Хуана подозревать меня в черной неблагодарности, я умер бы с горя!

Затем он сказал вполголоса, только ей одной:

— Да, сударыня, я умер бы с горя, если бы мне пришлось оказаться вдали от вас!

Исидора отвечала ему одним лишь взглядом, в котором не было неприязни.

Оставшись наедине, они с кузеном обнялись, и граф сказал:

— Признаем очевидное: старушка нас порядком напугала.

— Я до сих пор в себя не могу прийти, — отвечал дон Габриэль, — и если еще когда-нибудь буду слагать песни, то хотел бы…

— Но, кстати, — перебил его граф, — что за странный прием вы избрали? Вместо того, чтобы выразить Исидоре вашу страсть, вы рассказываете ей про безумства ее тетушки!

— О! Там дальше шло и объяснение, — воскликнул дон Габриэль, — я просто не успел его спеть.

— Поверьте мне, — рассмеялся граф, — объяснитесь лучше в прозе.

— Так вы, стало быть, думаете, — отвечал дон Габриэль, — будто я сам не рад, что спел эти куплеты? Уверяю вас, Исидора снисходительнее к поэтам, чем к другим; она взглянула на меня с добротой, какой прежде я от нее не видал.

— Будь такой же и Мелани, я бы день и ночь сочинял стихи, — сказал граф.

В самом деле, на следующий день, когда он пропел довольно нежные строфы, Мелани попросила его записать их ей в альбом. Граф задумался на мгновенье и вместо этого начертал следующее:

Прочтя эти строки, она с презрением стерла их платком. Графа это весьма болезненно задело, однако он не показал виду, произнеся лить:

— Вот примерное наказание за мой маленький подлог, сударыня; соблаговолите же отдать мне альбом, и я напишу в нем то, о чем вы просили.

Она дала ему альбом, и он записал в нем, на мотив менуэта [157], которому недавно научил ее: