Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

— Как! Я увижу мою старую тетушку зеленой как цикада? — рассмеялась Мелани.

— Да, сестрица, — отвечала Исидора, — вот увидите, она превратится в цикаду, чтобы понравиться своему дорогому музыканту.

Мелани собиралась ответить, но тут вошел он сам, вместе с Понсе де Леоном; они раскланялись и были в таком смущении, что, казалось, каждый о многом раздумывал про себя, не решаясь высказать свои чувства вслух. Наконец Исидора заговорила:

— Если мы не встретили вас так, как подобает вашему рождению и достоинству, — сказала она, — то виной тому вы сами, ведь скрыться под покровом тайны было вашей затеей.

— Ах, сударыня, — отвечал Понсе де Леон, — мы просим не о почестях; вы знаете о нашей страсти и наших намерениях, соблаговолите принять и одобрить их, и мы будем совершенно счастливы. Вам не нужно сомневаться, что лишь ваши достоинства, поразившие нас в самое сердце, причиною тому, что мы приехали сюда из Кадиса и, зная о чрезмерно строгом обычае доньи Хуаны, явились под таким странным нарядом — лишь сильнейшая страсть могла побудить нас решиться на подобное; но, раз уж мы сделали это, еще не видя вас, чего только мы не сможем теперь!

— Да, сударыня, — подхватил граф, тоже решившись заговорить, — да, прекрасная Мелани, эта страсть заставляет меня пойти на все, лишь бы вы были благосклонны ко мне, лишь бы все упования и воздыхания, которые я вам посвящаю, хотя бы отчасти были вам приятны. Когда сочувствие к дону Габриэлю побудило меня последовать за ним, я видел в любви опасный подводный камень, не зная, удастся ли мне избежать ее. Положение, в котором я его лицезрел, заставляло меня избегать даже самых легких увлечений, и я уже клялся не связывать себя до конца дней моих. О, боже! Не надолго хватило моей решимости: стойло мне увидеть вас, как мое зачарованное сердце сдалось без боя, кажется, оно было создано лишь для того, чтобы любить вас.

— Вы не без оснований боялись любить, сударь, — отвечала Мелани, — и мне это тоже пусть послужит уроком, чтобы остерегаться уз любви.

— Да, сударыня, — отвечал он, — скорбь дона Габриэля была столь жестока, что я уже сотню раз готов был отречься от дружбы с ним. Увы! Вы слишком преуспели, чтобы оправдать его в моих глазах. Узнав вас, я понял, что наступает роковой час, когда приходится сдаться. Но зачем же я называю этот час роковым? Пожелай вы только, сударыня, — и он станет счастливейшим в моей жизни.

Молчание и замешательство Мелани повергли графа в водоворот мыслей столь безрадостных, что он не отважился вновь заговорить. Она прочла его мысли в его взгляде.

— Сударь, — сказала она, — признание, коего вы желаете, не вполне от меня зависит, мне непросто его сделать — вам известно о моем долге перед семьей и перед самой собою.

Столь задушевный разговор не мог продолжаться при всех. Понсе де Леон хотел побеседовать с Исидорой наедине, и они вместе вышли на возвышение, украшенное несколькими изразцовыми колоннами, а Мелани присела у двери кабинета, где заперлась донья Хуана. Граф устроился у ног ее, так что, как бы тихо ни говорили они, Хуана легко могла их слышать.

Боже праведный, какие жестокие четверть часа для бедняжки! Она вдруг узнала, что музыкант, что дон Эстеве, что ее поклонник — на самом деле ни то, ни другое, ни третье, а высокородный сеньор, влюбленный в ее племянницу, на которой мечтает жениться, и что он готов на все, дабы тронуть сердце возлюбленной, — он так клялся, вздыхал, обещал, что Мелани, казалось, не осталась к этому безразличной; и что, наконец, она, Хуана, была кругом одурачена, ибо сам граф смеялся над ее призрачными планами вступить с ним в брак. Под конец, в довершение всех бед, он пропел Мелани свои стихи на мотив одной пассакальи [170], которая нравилась ей:

Словом, все в этой беседе убеждало Хуану в том, что она несчастнейшее существо. Трудно представить себе, как она это выдержала; после она признавалась, что на нее напала невыразимая слабость и лишь отсутствие сил помешало ей отворить дверь и громогласно появиться там, где она могла бы наделать тревоги.

Исидора и Мелани с удовольствием слушали своих поклонников, уверявших, что будут верны им до гроба. Они поняли, что их возлюбленные не изменят своего решения: один отдал сердце Исидоре, а другой — Мелани, и первоначальному выбору они останутся верны. Тогда, поразмыслив об их достоинствах и о тех радостях, какие им сулит союз с этими господами, они решили, что следует не отказываться, а лучше принять подобающим образом чувства, которые питали к ним эти кавалеры.

Радость обоих не поддается описанию: им дали надежду, коей они не решались льстить себя прежде. Однако их не покидало опасение, как бы Исидора, избравшая графа, и Мелани, полюбившая дона Габриэля, не изменили своим пристрастиям. Горько было расставаться с возлюбленными: им ведь еще не выпадало таких отрадных минут, чья новизна лишь увеличивала радость. Эти прелестные девицы, поразившие их до глубины души, могли гордиться столь славным завоеванием; между тем первое впечатление все еще было слишком сильно, чтобы вдруг изменить их желания; сами они полагали, что для полной уверенности в своих чувствах понадобится некоторое время.

Понсе де Леон и его кузен отправились за доном Луисом, в комнату Люсиль, а Исидора с сестрой вернулись в свои апартаменты. Тем временем донья Хуана, которая успела немного оправиться от потрясения и горя, вернулась во дворец и заперлась у себя, чтобы написать графу де Агиляру следующее письмо:

Ваше благородное происхождение защищает вас от справедливых упреков, которые я Вам посылаю: вы притворились раненым, Вы явились под вымышленным именем; я приняла Вас не только в своем доме, я приняла Вас в сердце своем. Увы! Я одаривала Вас гостеприимством, в то время, как Вы замышляли мою погибель. У меня две племянницы, столь же юные, сколь и невинные, — Вы и Ваш родственник воспользовались свободой видеть их, чтобы завладеть их сердцем и затем обойтись с ними так же, как вы обошлись со мною. Не думайте, что я окажусь столь малодушна, чтобы забыть Вашу неблагодарность, — воспоминание о ней и мою обиду я унесу с собой в могилу. И на что только я ни готова была решиться ради Вас, которого в своем неведении считала настолько ниже себя? Мое доброе сердце заслуживало величайшей благодарности от Вашего, но, вместо того, чтобы оценить это, Вы стали петь про меня насмешливые песенки. Я была бы в отчаянии, что со мной обошлись столь возмутительно, если бы Фортуна не предоставила мне возможность отомстить не медля. Да, сеньор, месть станет мне утешением, я отниму у вас тех, кого вы любите: впредь строгий монастырь будет отвечать предо мною за их поведение, а если они вступят с вами в брак, я лишу их наследства.