Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

У него даже не было времени как следует поблагодарить друга за то, что тот великодушно сохранил для него Люсиль. Еще до полуночи он уехал с нею, и, прибыв вместе в Португалию, они там обвенчались.

А между тем дед этой красавицы в сопровождении нескольких друзей вошел в имение Феликса Сармьенто, где стал преспокойно дожидаться, когда дон Фернан де Ла Вега привезет Люсиль. Ночь уже наступила, а их все не было. Старики, забеспокоившись, послали за доном Фернаном; тут явились сообщить о несчастье, постигшем преследователей. Это весьма огорчило деда Люсиль и родных де Ла Вега; но, поскольку все это были старцы, не способные решить дело силой, они, едва успев оправиться от потрясения и согласившись с просьбами окружавших их молодых людей, уже думали только о возвращении в Севилью да о процессе против дона Луиса, который уже успели начать.

Разгневанная донья Хуана пустилась по дороге на Малагу, не сказав племянницам, куда они едут. Она отвезла их прямо в женский монастырь иеронимиток [173], где они были воспитаны. Поговорив с глазу на глаз с аббатисой, она заперлась с девицами и сказала им:

— Я не хотела говорить вам раньше, в чем вы провинились передо мной, но знайте, что мне все известно. Я умираю от горя и обиды, ведь вы посмели принимать у себя переодетых молодых сеньоров, которые теперь ославят вас на весь мир. В наказание за такое возмутительное поведение вы останетесь здесь и выйдете отсюда только по приказу вашего отца.

— Сударыня, — отвечала Исидора с достоинством, вовсе не умалявшим того почтения, какое подобает тетке от племянницы, — нам не в чем себя обвинять и, если вам известно, как все происходило, то вы знаете, что мы узнали имена этих сеньоров лишь в тот самый день, по завершении коего ночью пустились с вами в дорогу. Мог ли быть сговор между ними и нами, если, как вы сами помните, сударыня, их присутствие в доме вызывало у нас неудовольствие? Они и вправду говорили нам о своих чувствах, но ничуть не задев нас этим, — напротив, сказанное ими было нам весьма лестно и, если бы вы к нам действительно благоволили, то не стали бы упускать такой благоприятный случай устроить наше счастье.

Не имея разумного ответа, донья Хуана осыпала племянниц бранью; ее сумасбродная страсть к графу не угасла в разлуке, а лишь разгорелась с новой силой; она уже почти не имела надежды заполучить его в мужья, и это приводило ее в бешенство. Исидора и Мелани, поступая в монастырь, полагали, что будут пользоваться там свободой, приличествующей их достоинству; однако, лишь только двери за ними сомкнулись, им объявили, что они не будут ни с кем видеться, никому не смогут писать, и их не будут упускать из виду ни на миг. Донья Хуана наговорила аббатисе, что их хотели похитить люди весьма низкого происхождения, а они якобы готовы были на такой брак, и потому за ними надо тайно следить.

Именно благодаря этой предосторожности ухищрения старухи не увенчались успехом. Аббатиса выбрала из всех своих монахинь ту, что была самой родовитой, и приблизила ее к прекрасным пленницам. Первой во всем монастыре считалась донья Ифигения [174]де Агиляр: она общалась в миру только со своей родней, а описанные доньей Хуаной низкородные отверженцы не могли иметь ничего общего с благородным семейством.

Донья Ифигения была девица умная и ласковая. Она нашла в новых пансионерках столько достоинства, что, видя их в крайней меланхолии, всячески старалась утешить; но вскоре ей и самой понадобилось утешение: она получила письмо, продиктованное ее братом графом де Агиляром, который сообщал ей, где находится, и, ничего не рассказывая о причине драки, довольствовался лишь тем, что поручал себя ее молитвам, так как был опасно ранен и тяжко страдал; не в лучшем состоянии, нежели он сам, пребывал и дон Габриэль Понсе де Леон.

Исидора заметила на лице Ифигении необычайную бледность и спросила, что с ней. Ифигения сказала, что очень расстроена, и протянула ей письмо; читая, Исидора вдруг громко вскрикнула и упала в кресло. Подбежала Мелани. Исидора не могла говорить и вместо ответа протянула сестре письмо графа. Мелани была расстроена не меньше сестры.

Ифигения до тех пор еще не успела сказать им, к какому дому принадлежала: скромность не позволяла ей гордиться превосходством, не подобающим монахине, поэтому она никогда не говорила с девицами ни о графе, ни о доне Габриэле. Однако чувствительность, которую девицы проявили теперь, далеко превышала ту, какой обыкновенно одаривают новую подругу. Ифигения видела, что они плачут горше, чем она сама, а знакомство их было еще таким недавним, что ей невозможно было приписать эту скорбь дружеской нежности; она лишь удивленно смотрела на них и молчала. Наконец Исидора, отчасти догадываясь о ходе мыслей приятельницы, сказала:

— Не удивляйтесь, сударыня, видя нас в таком состоянии; нас любят, и, признаемся вам, и нам вовсе не безразличны граф де Агиляр и дон Габриэль Понсе де Леон — это из-за них мы здесь; но, о боже, как нам ни тяжко — мы с легкостью вынесли бы все, кабы не эта жестокая новость!

— Как! Мой дорогой брат и мой кузен любят вас! — воскликнула Ифигения, обнимая сестер. — Вот что! Вы желаете им добра, вы горюете о них, а я не знала этого прежде! Как же я зла на себя самое! Простите ли вы мне, что я за вами шпионила? Да, несомненно, — продолжала она, помолчав немного, — вы простите меня, ради тех стараний, которые я буду прилагать впредь, чтобы сделать вам приятное. Мое сердце не стало ждать, пока станет известно, к какому роду вы принадлежите, оно уже и без того привязалось к вам.

— Сударыня, — отвечала Мелани, — тайное предчувствие вдохнуло в сердце нежность, которая подобает вам, ради графа де Агиляра и дона Габриэля. Но что же нам делать, чтобы облегчить их страдания?

— Надо написать им, — сказала Ифигения, — я отправлю наши письма с нарочным; ваша тетушка напрасно требовала, чтобы вас держали как узниц, уверяю вас, что здесь ее ослушаются.

Обрадованные Исидора и Мелани горячо поблагодарили Ифигению и, не мешкая, сели писать. Вот что сообщила Исидора дону Габриэлю:

Вы будете столь же поражены, узнав, что я нахожусь у иеронимиток в Малаге, сколь была поражена я, узнав о Вашей ране. Что же могло случиться с момента нашего расставания? А само расставание — разве не было и без того достаточно мучительным, чтобы за ним последовали еще и новые горести? Если Вы меня любите, позаботьтесь о Вашем здоровье, которое, знайте, весьма тревожит меня. Приезжайте сюда так скоро, как только сможете, и будьте уверены, что до тех пор воспоминание о Вас будет мне верным другом.

Мелани же писала графу де Агиляру:

Вы далеко, Вы в опасности — сколько горестей разом, сеньор! Когда бы излечить Вашу боль было возможно, попросту разделив ее с Вами, — увы! Как бы я была Вам полезна! Я в страшной тоске и тревоге, и не знать мне покоя до тех пор, пока я не увижу Вас.