Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

Они написали также и брату. Ифигения, сложив все письма в один пакет, передала его надежному человеку.

Нетрудно судить о радости графа, когда он получил эту весточку, столь же драгоценную, сколь и неожиданную; она способствовала его скорому выздоровлению более, чем все лекарства вместе взятые. Дон Габриэль находился с ним в одной комнате: едва почувствовав, что сможет выдержать переезд на носилках, он тут же приказал перенести себя туда. Добрые слова, присланные Исидорой, переполнили его радостью. Граф и дон Габриэль попросили подручного дона Луиса написать дамам обо всем, что происходило с отъезда доньи Хуаны. Граф был еще слаб и смог приписать Мелани лишь следующие несколько строк:

Вы скоро увидите меня у Ваших ног, самым нежным и самым почтительным из всех влюбленных.

Понсе де Леон писал Исидоре:

Мы собирались следовать за вами, когда столько неприятных обстоятельств сошлось, чтобы остановить нас. Однако, сударыня, что же может быть отраднее, чем получить письмо, писанное Вашей рукою? С каким восторгом читал я это свидетельство Вашей доброты! Вы узнаете об этом лишь тогда, когда я смогу наконец сам сказать Вам о моей страсти, а она столь сильна, что и на краю могилы я жалел бы лишь о Вас. Поистине, Вы значите для меня все, и я, сударыня, был бы счастлив значить хоть что-то для Вас.

Посыльный спешил изо всех сил, чтобы не оставлять Ифигению и обеих милых сестер в долгой тревоге о здоровье этих кавалеров. Письма показались девицам такими нежными и трогательными, что они твердо решили воздать должное своим поклонникам, полюбив тех, кто любит их, и сделать все, чтобы ускорить свадьбу. С этой решимостью они отправили послание дону Луису — тот ждал лишь их согласия, чтобы сообщить Феликсу Сармьенто, что дон Габриэль и граф желают жениться на его сестрах; теперь дело было лишь в окончательном решении обоих влюбленных. Однако пока дон Луис писал к ним, они сами опередили его и сообщили, что, хотя донья Хуана и лишила сестер наследства, это не станет препятствием браку, ведь они достаточно любят Исидору и Мелани, чтобы жениться на них единственно ради них самих. Дон Габриэль написал своему отцу, находившемуся в Мадриде, о своих чувствах к Исидоре; тот же, ничего не желая сыну так горячо, как любезной и добродетельной невесты, попросил своего брата, графа Леонского, который был в то время в Кадисе, заняться всеми необходимыми приготовлениями.

Дон Феликс Сармьенто был весьма польщен той завидной партией, которую дон Луис предлагал ему для сестер. Он поспешил в Малагу, чтобы разделаться со всеми затруднениями; процесс дона Луиса не позволял ему приехать прямо в Андалусию [175].

Между тем донья Хуана, в тоске и печали, питалась собственным ядом в одном из своих сельских имений, куда к ней и приехал ее брат, чтобы пригласить на свадьбу дочерей. Гром небесный поразил бы ее меньше; она высказала ему все, что только подсказывало ей бешенство, дабы расстроить эти браки, но тщетно: дон Феликс уже знал обо всем, так что ни ее гнев, ни упреки, ни угрозы не произвели желаемого действия. Как только старуха поняла, что дело непоправимо, она отправилась в Севилью и отдала все свое состояние деду Люсиль и отцу дона Фернана, чтобы те не переставали преследовать ее семью.

Но все это ничего не значило для людей столь замечательных и достойных: добившись всего, о чем так давно мечтали, они были вознаграждены за все убытки. И вот немного дней спустя свадьбу дона Габриэля с Исидорой и графа с Мелани сыграли с несравненной роскошью; все четверо были так счастливы, как только могут быть счастливы люди столь совершенные, любящие друг друга истинной любовью.

Что же касается доньи Хуаны, то ее сумасбродное подношение разорило бы ее, если бы дон Феликс, к счастью, не сумел умиротворить деда Люсиль. Простив дону Луису похищение, тот отдал внучке, помимо приданого, еще и имущество доньи Хуаны. А поскольку это имущество снова вернулось в семейство Сармьенто, все оказались столь великодушными, что вернули его Хуане, которая удалилась в монастырь кармелиток в Севилье [176], где и жила до конца дней.

е успела госпожа Д… закончить, как им доложили, что в зеленом кабинете у ручья уже готово угощение.

— Скорее же, — сказала графиня Ф…, — я пойду с радостью, но пусть мне пообещают, что, как только мы выйдем из-за стола, чтение тетради будет продолжено, ибо все услышанное и то, что еще остается прочесть, убеждает меня, как много мы потеряем, если не узнаем этой истории.

Все присутствующие согласились с графиней.

— Раз вам так хочется, — сказала госпожа Д…, — начнем со сказки про Побрякушку; за ней последуют и другие, а сопровождаются они испанской новеллой, которая, быть может, придется вам по душе.

ила-была одна королева, которой для полного счастья не хватало только детей. Она лишь о том и говорила, все твердя, что-де фее Мишуре, присутствовавшей при ее рождении, чем-то не угодила ее мать-королева, вот та и нажелала ей одних горестей.

Однажды сидела она одна у очага и печалилась и вдруг увидела, как по дымоходу спускается к ней маленькая старушка с три вершка величиной. Скакала она верхом на тростниковой метелке, голову венчала ветвь боярышника, одежда сшита из мушиных крылышек, а вместо туфель — скорлупки грецкого ореха. Полетала она под потолком и, трижды облетев комнату, остановилась перед королевой да промолвила:

— Давно уже вы на меня наговариваете, за все ваши беды корите; я, по-вашему, виновница, если что у вас не ладится; вы даже полагаете, сударыня, что это из-за меня нет у вас детей. Я пришла объявить, что у вас родится инфанта, но знайте, что многих слез она вам будет стоить!

— Ах, благороднейшая Мишура, — воскликнула королева, — не откажите мне в сострадании и помощи, я же клянусь сделать для вас все, что в моих силах, лишь бы обещанная вами принцесса стала для меня не горем, а утешением!

— Судьба сильнее меня, — отвечала фея, — я только-то и могу вам дать, в доказательство моей дружбы, что вот эту цветущую веточку белого боярышника: прикрепите ее на голову вашей дочке, как только она родится, это защитит ее от многих напастей. — Она дала королеве ветку боярышника и исчезла в мгновение ока.

А королева осталась в грусти и раздумьях. «Зачем же я так хотела дочь, — думала она, — если ей суждено стоить мне многих слез и вздохов? Не лучше ли вовсе не иметь детей?» Рядом был король, которого она нежно любила, и это отчасти рассеяло ее печали. Она забеременела и, пока вынашивала, все наказывала своим приближенным, едва принцесса появится на свет, не мешкая прицепить ей на голову цветок боярышника, — она хранила его в золотой шкатулке, покрытой бриллиантами, как самую драгоценную на свете и самую милую ей вещь.