Вильгельм Гауф - Холодное сердце (другой перевод)

Еще много дней распухшая рука напоминала Петеру о его неблагодарности и глупости. Но потом он заглушил свою совесть и сказал:

— Если даже продадут стекловарню и все прочее, у меня все-таки останется толстяк Эцехиль. Пока у него по воскресеньям есть деньги, у меня они тоже непременно будут.

Правильно, Петер! Ну а если у него их не станет? Так оно однажды и вышло, и это был неслыханный в арифметике случай. Как-то в воскресенье он подъехал к трактиру, люди высунулись из окон, и кто-то сказал: «Вот и Петер-игрок!», другой подхватил: «Да, Император от танцев, богач-стекловар», а третий покачал головой и сказал: «На богатстве можно поставить крест, ходят всякие толки об его долгах, а в городе один человек сказал, что окружной начальник, того и гляди, опишет его добро». Тем временем богач Петер чинно и важно поздоровался с гостями, стоявшими у окон, слез с повозки и крикнул:

— Добрый вечер, славный хозяин! Что, толстяк Эцехиль уже здесь?

И низкий голос ответил:

— Входи, Петер! Твое место тебя ждет, а мы уже засели за карты.

Петер Мунк вошел в трактир, сразу полез в карман и понял, что Эцехиль хорошенько запасся, потому что его, Петера, карман был битком набит деньгами.

Он подсел к сидевшим за столом и стал играть. Он то выигрывал, то проигрывал, и так они играли до тех пор, пока другие честные люди не пошли с наступлением темноты по домам. Потом они играли при свечах, пока два других игрока не сказали: «Довольно, пора домой к жене и детям». Но Петер-игрок стал убеждать толстяка Эцехиля остаться. Тот долго не соглашался, но наконец воскликнул:

— Ладно, сейчас я пересчитаю свои деньги, и мы поиграем в кости. Ставка будет пять гульденов, по меньшей только детям играть.

Он вынул кошелек и сосчитал деньги, оказалось сто гульденов, а Петеру-игроку уже и считать не надо было, он теперь и так знал, сколько у него чистоганом. Но если Эцехиль прежде выигрывал, то теперь он проигрывал ставку за ставкой и ругался на чем свет стоит. Если у него выходил дублет, то сразу же дублет выходил и у Петера-игрока, но каждый раз на два очка больше. Наконец толстяк положил на стол последние пять гульденов и воскликнул:

— Еще раз, а если я просажу и это, то все равно не брошу игры, тогда ты дашь мне взаймы из своего выигрыша, Петер, ведь честный малый всегда поможет другому.

— Сколько захочешь, хоть сто гульденов, — отвечал Император от танцев, довольный своим выигрышем, и толстяк Эцехиль встряхнул кости и, бросив их, выбил пятнадцать очков.

— Двойной дублет! — воскликнул он. — Ну, теперь поглядим!

Но Петер выбил восемнадцать очков, и чей-то хриплый, знакомый голос сказал у него за спиной:

— Ну вот, это была последняя ставка.

Он оглянулся — во весь свой огромный рост позади него стоял Михель-голландец. Петер в страхе выронил деньги, которые уже успел загрести. Но толстяк Эцехиль не увидел лесовика и потребовал, чтобы Петер-игрок ссудил его для игры десятью гульденами. Тот в полузабытьи сунул руку в карман, но там денег не оказалось, он поискал в другом кармане, но и там ничего не нашел, он вывернул наизнанку кафтан, но оттуда не выпало ни одного медяка, и только теперь вспомнил он свое собственное первое желание — всегда иметь столько денег, сколько толстяк Эцехиль. Все исчезло как дым.

Хозяин и Эцехиль с удивлением глядели на него, когда он искал и никак не находил денег, им не верилось, что у него ничего больше нет, а когда они наконец сами заглянули ему в карманы, то пришли в ярость и заявили, что Петер-игрок — злой волшебник, что все выигранные деньги и свои собственные он каким-то нечистым способом переправил к себе домой. Петер упорно защищался, но все было против него. Эцехиль сказал, что эту ужасную историю он расскажет всему Шварцвальду, а хозяин пообещал завтра с утра пораньше пойти в город и донести на Петера Мунка, что тот колдун, и прибавил, что надеется увидеть, как того сожгут. Затем они набросились на него, сорвали с него телогрейку и вышвырнули его за дверь.

Ни одной звезды не было на небе, когда Петер уныло брел к своему жилью. Но он все-таки узнал темную фигуру, которая шагала рядом с ним и наконец сказала:

— Твое дело пропащее, Петер Мунк, все твое благоденствие кончилось, и это я мог сказать тебе уже тогда, когда ты не пожелал меня слушать и побежал к глупому стеклянному карлику. Теперь видишь, что получается, если пренебрегают моим советом. Но попытай счастья со мной, твоя судьба вызывает у меня сочувствие. Кто обращался ко мне, никогда еще о том не жалел, и если дорога тебя не страшит, то завтра я буду весь день на пригорке к твоим услугам, только позови.

Петер догадался, кто с ним говорит, он пришел в ужас и, ничего не ответив, побежал к дому.

Когда в понедельник Петер пришел в свою стекловарню, там оказались не только его рабочие, но и другие люди, видеть которых не так-то приятно, окружной начальник с тремя судебными исполнителями. Начальник пожелал Петеру доброго утра, спросил, как тот спал, а потом извлек длинный список, где значились заимодавцы Петера.

— Вы расплатитесь или нет? — спросил окружной начальник со строгим видом. — И пожалуйста, поторопитесь: времени у меня в обрез, а до тюрьмы добрых три часа ходу.

Тут Петер совсем пал духом, признался, что у него ничего больше нет, и предоставил начальнику оценивать дом и двор, стекловарню и конюшню, повозку и лошадей. И когда судебные исполнители и окружной начальник стали повсюду расхаживать, описывая все и оценивая, он подумал: «До пригорка недалеко, коротышка мне не помог, попытаю-ка я счастья у верзилы».

Он побежал к пригорку, побежал так быстро, словно судебные исполнители гнались за ним по пятам. Когда он пробегал мимо места, где он в первый раз говорил со Стекляшничком, у него было такое ощущение, будто его удерживает невидимая рука, но он вырвался, побежал дальше и добежал до границы, которую прежде приметил. И как только он, запыхавшись, крикнул: «Михель-голландец, господин Михель-голландец!» — великан-плотогон со своим багром был тут как тут.

— Явился? — сказал тот смеясь. — Они хотели содрать с тебя шкуру и продать ее твоим заимодавцам? Ну, успокойся. Все твои беды, как я уже сказал, от этого коротышки Стекляшничка, отступника и ханжи. Если уж дарить, так дарить надо щедро, а не так, как этот скупердяй. Но пойдем, — продолжал он, поворачиваясь к лесу, — пойдем в мой дом, там поглядим, сумеем ли мы с тобой столковаться.

«Столковаться? — подумал Петер. — Чего он может от меня требовать и что я могу ему предложить? Уж не должен ли я служить ему? Чего он от меня хочет?» Они пошли по крутой тропинке и оказались у обрыва, на краю глубокого темного ущелья. Михель-голландец побежал вниз по скале, словно по пологой мраморной лестнице. Петер же чуть не упал в обморок, ибо, спустившись на самое дно ущелья, Михель сделался ростом с колокольню и, протянув ему руку, длинную, как весло, с широченной, как стол в трактире, ладонью, мощным, как похоронный звон, басом воскликнул: