То Хоай - Приключения кузнечика Мена

— Что же ты, братец, живешь так безалаберно! Что это За дом, в котором нет глубокого помещения и запасных выходов? Если кто-нибудь захочет разрушить твое жилище, то тебе сразу же придет конец. Вот взгляни-ка: каждый раз, когда ты влезаешь в это гнездо, как я сейчас, то твоя спина торчит над землей, и даже тому, кто станет на самом краю нашего большого луга, будет хорошо видно, в каком уголке своего жилища ты находишься. Вообрази, что тебя заметит какая-нибудь птица, — она, конечно, тут же клюнет тебя в спину. Как ты думаешь, что из этого получится? Ах, как это глупо и бестолково! И ты, простофиля, стал уж совсем взрослым кузнечиком, а ума себе не нажил!

— О уважаемый Мен, — печально отвечал мне Чуи. — Я тоже хотел бы быть таким же умным и ловким, как вы, но у меня ничего не получается. Всю ночь в поте лица я ищу себе пищу и к приходу дня так устаю, что у меня не остается ни малейших сил, чтобы углублять свое жилище. Где уж мне гулять и распевать, как вы! Я тоже часто думаю, что жить так очень опасно, но у меня нет ни сил, ни денег… Что же мне остается делать! Всем беднякам бывает так же трудно, как и мне, уважаемый Мен! Есть, правда, у меня одна мысль… Если бы вы разрешили мне сказать вам…

Чуи стал смущенно топтаться на месте, словно что-то мешало ему говорить. Я покровительственно произнес:

— Ладно, можешь говорить, я готов тебя выслушать.

Тогда он робко взглянул на меня и сказал:

— Я очень благодарен вам, уважаемый Мен, за ваше сочувствие и заботу. Как было бы хорошо, если бы вы разрешили мне прорыть ход к вашему великолепному гнезду, чтобы в случае угрозы я мог там укрыться и спокойно переждать опасность.

Я обнажил зубы и презрительно свистнул.

— Ах, вот как! Всего лишь прорыть ход к моему дому. Не правда ли, послушать тебя, так это ничего не стоит сделать? Слышишь ты, зловонный, как сова, на это я не пойду! Не смей даже заикаться об этом. Сам вырыл такую мелкую нору, ну и подыхай в ней!

Вслед за этим я выпрыгнул наружу, нимало не думая о Чуи, и стал петь и веселиться, как всегда.

Однажды в предвечернюю пору я стоял у входа в мой дом. В последние дни прошли сильные дожди, и ближние водоемы, слившись с большими лужами, образовали целое море. Великое множество журавлей, бакланов, коричневых чирков и других птиц, слетевшихся отовсюду, носилось над водой в поисках поживы. Они шумно бранились и дрались между собой, выдирая друг у друга добычу. Здесь было много молодых журавлей, изголодавшихся и тощих. По-видимому, им приходилось очень туго, потому что они ссорились из-за каждой маленькой рыбешки. Прислонившись к стеблю травы, я размышлял об их жалкой участи. Вдруг я заметил большую Бакланиху, которая вынырнула из-под воды в нескольких шагах от меня: она вышла на берег и стала отряхиваться и хлопать крыльями.

Я решил подшутить над ней и, тут же придумав одну очень забавную штуку, громко позвал Чуи. Когда тот откликнулся, я спросил его:

— Эй ты, не хочешь ли немного развлечься вместе со мной?

— А как вы хотите развлекаться?

— Мы только подразним кое-кого, и все… А то мне что-то скучно сегодня.

— Кого же вы хотите дразнить?

— Вон ту большую Бакланиху.

Чуи высунулся из норки и, посмотрев на Бакланиху, спросил:

— Эту почтенную Бакланиху, которая стоит неподалеку от нас?

— Ага!

— О, что вы, уважаемый Мен! Я преклоняюсь… Я припадаю перед вами к земле всеми шестью лапками… Но я очень боюсь ее! Да и вам, по-моему, следовало бы ее опасаться.

Я выпучил глаза:

— Бояться, кого? Или ты не знаешь, негодник, что я, кузнечик Мен, никого на свете не боюсь!

— Ну что ж, уважаемый Мен, пусть будет по-вашему, но только увольте меня от этого. Прошу вас, развлекайтесь, пожалуйста, сами.

Тогда я стал ругать Чуи:

— Эх ты, жалкий трус! — кричал я ему. — И ты еще смеешь глядеть на меня своими противными глазищами!

В то же время я внимательно наблюдал за Бакланихой, и когда она, отвернувшись, стала смотреть в другую сторону, я запел во все горло:

Бакланиха, услыхав мою песню, задрожала от злости. Выпучив глаза и растопырив крылья, она направилась в мою сторону, приговаривая: «Кто это так отзывается обо мне? Хотела бы я знать, какой это негодяй смеет так отзываться обо мне?»

Я тут же юркнул в траву и быстро спрятался на самое дно своего гнезда. Про себя я приговаривал: «Хоть голову себе расшиби, а сюда тебе не пролезть!» Бакланиха же, не заметив меня, изумленно озиралась по сторонам и вдруг увидела Чуи, который пытался втиснуться в свою маленькую норку. Она сразу же закричала:

— Эй, Чуи! Ты что это там говоришь про меня?!

— Что вы, я не сказал про вас ни слова.

— Ах, ты еще отпираешься? Вот тебе! Вот тебе! — И после каждого «вот тебе!» Бакланиха ударяла Чуи клювом. Она стукнула его только два раза, но Чуи уже был близок к смерти и, лежа без движения, стал громко звать папу и маму. Тогда Бакланиха, сочтя себя отомщенной, полетела на озеро ловить рыбу, а я вылез из норы. При виде меня Чуи заплакал навзрыд:

— О, горе мне! О небо, о земля! Вы, Мен, погубили меня!

— Как? Почему? — спросил я.

Чуи не мог даже подняться, он лежал неподвижно и горько рыдал. У меня на глаза тоже навернулись слезы, я наклонился и тихо сказал:

— Разве можно было предугадать, что так случится? Я очень виноват перед вами. Если вы умрете, то я буду в этом виновен; но теперь я понимаю, как мне следует вести себя в будущем.

Чуи уже совсем ослабел, он только прерывисто дышал и вдруг совершенно неожиданно для меня сказал:

— Мне, видно, суждено умереть… Силы уже покидают меня… Нечего особенно сожалеть обо мне. Но, прежде чем закрыть глаза, я хочу объяснить вам, что к жизни нельзя относиться так легкомысленно… Думать всегда полагается перед тем, как делать что-нибудь…

Я наклонил голову и взволнованно произнес:

— Да, это будет для меня незабываемым уроком…

Тут Чуи испустил дух. Мне было очень жаль его. Скорбя о нем, я еще больше сознавал свою вину. Не вздумай я дразнить Бакланиху, Чуи остался бы жив. А не спрячься я так быстро в свою нору, мне самому пришел бы конец. Да, ради пустой забавы я совершил ужасную глупость! Чем больше я думал об этом, тем больше раскаивался…

Я похоронил бедного Чуи посреди лужайки, поросшей густой и бархатистой травой. Потом я воздвиг высокий надгробный холм, чтобы муравьи не могли осквернить его могилу. Долго еще стоял я перед этой свежей могилой, и слезы застилали мне глаза. Душа моя была полна скорби и печали.