То Хоай - Приключения кузнечика Мена

Родной дом удалялся все дальше и дальше от меня и вскоре совсем скрылся из виду. Горе терзало мою душу, я был близок к смерти.

Мальчишки тем временем вышли за пределы нашего поля. Они довольно долго шагали по дороге, извивавшейся между густыми зарослями бамбука, потом свернули на маленькую тропинку, которая привела нас прямо к дому. Войдя в дом, Лам бросил в угол ведро и нож, а Хьеп, сняв с плеч сачок, осторожно положил его на пол.

Я понимал, что скоро решится моя судьба. Я старался сдерживаться, но чувствовал, как от волнения дрожат мои руки и ноги. Когда Лам направился к выходу, Хьеп сказал:

— Эй, Лам! Отнесем-ка этого кузнечика нашей любимой утке, пусть она полакомится.

Я вздрогнул всем телом. О земля! О небо! Но Лам, махнув рукой, запротестовал:

— Что ты! Что ты! «Вылить» [1] «Вылить кузнечика» — буквальный перевод с вьетнамского — выгнать его из норки при помощи воды. (Здесь и далее примечания переводчика.) такого большого кузнечика — ведь это же редкая удача. Этот кузнечик настоящий богатырь. Тхинь недавно тоже поймал большого кузнечика. Он хвастался, что его кузнечик самый сильный и побьет кого угодно. Посадим-ка нашего в клетку, отнесем к Тхиню и устроим бой кузнечиков. Тогда посмотрим, чей сильнее…

Хьеп захлопал в ладоши:

— Давай! Очень хорошо!

Итак, я не умер. Это был счастливый случай, на который я, говоря откровенно, и не надеялся. Мальчишки тут же засунули меня в маленькую клетку и плотно заперли дверцы. Я спокойно улегся на пол и стал ждать дальнейших событий.

В полдень Лам и Хьеп понесли меня на поединок с соседским кузнечиком. Я решил: каким бы ни оказался мой противник, мне нужно быть смелым и ни в чем не уступать. Хьеп остановился перед дверью дома, в котором жил Тхинь, и крикнул:

— Тхинь! Эй, Тхинь!

Тхинь выбежал из дома:

— В чем дело?

— Посмотри, какой у нас рослый и сильный кузнечик. Давай неси своего, и мы устроим бой.

Тхинь быстро побежал в дом и через минуту вынес клетку с кузнечиком. Вся компания отправилась в сад и расположилась под тенистыми деревьями. Мальчишки улеглись на траве и, соединив между собой обе клетки, выдернули дверцы, чтобы мы могли перейти из одной клетки в другую.

Мой противник был чуть поменьше меня. Но, несмотря на свой куцый рост, держался он весьма высокомерно и вид у него был свирепый: дескать, наплевать мне на весь мир! Весь его облик от усов до кончика хвоста выражал крайнее презрение. При виде его я остался совершенно спокоен; он же, едва заметив меня, грозно затряс усами и крикнул:

— Ну-ка, ты, тупица, подойди сюда, я дам тебе пару пинков!

Каково мне было все это слышать! Я страшно удивился тому, что он, будучи таким же кузнечиком, как и я, — даже в некотором роде моим родственником, — позволяет себе непростительный тон в обращении со мной. Потом уже, вспоминая об этой встрече, я очень поражался собственной наивности; но тогда я был еще довольно молод и совершенно не разбирался в характерах и нравах живых существ, населяющих мир.

Его слова меня очень рассердили, но я все же сдержался и ответил:

— Эй ты, козявка! Из-за чего поднимаешь такой шум? Ты разве не знаешь, что мы с тобою родственники? Зачем же болтаешь глупости?

— Наплевать! — заорал он, оскалив зубы. — Хватит трепать языком! Выходи, если не трусишь!

Кровь закипела во мне. Я ринулся в бой, хотя и сознавал, что эта битва не принесет мне славы. Схватившись друг с другом, мы щедро обменивались пинками и царапинами. Мы сражались под крики, смех и аплодисменты троих мальчишек. Как только мы обменялись первыми ударами, я сразу понял, что этот дрянной кузнечик уступает мне в силе и ловкости. Тогда я напряг силы и нанес ему несколько могучих ударов задними лапами так, что он рухнул навзничь. Я прибавил еще парочку славных пинков, и рот его залился кровью, а вдоль тела бессильно повисла раздробленная лапа. Я не стал больше бить его, хотя, признаться, испытывал довольно сильное искушение. Наклонившись к самому уху противника, я произнес:

— Это будет хорошим уроком для тебя, хвастун. Теперь-то ты образумишься!

Но он, обезумев от боли и страха, только отмахивался от меня уцелевшими лапками.

Увы, этот урок не пошел на пользу мне самому, и с того дня я невольно стал следовать дурному примеру этого глупого кузнечика. Да и его самого ведь я избил только в угоду мальчишкам. О, как я мог пасть так низко?

Что и говорить! Должно быть, голова моя все еще была полна свирепости и высокомерия, и я плохо раскаялся в своих прежних проступках. Когда я победил этого кузнечика, я подумал: «Ого, как я могуч и неустрашим, всего несколькими пинками я поверг в прах моего врага! Конечно, после этого оба мальчика должны полюбить меня. И теперь все мальчишки непременно пойдут искать себе кузнечиков, чтобы устроить им поединки со мною. Уж тут-то я покажу себя во всем блеске. Я буду биться так, что, несомненно, заслужу любовь и расположение обоих моих маленьких хозяев».

Так и случилось. Деревенские мальчишки, стараясь превзойти друг друга, отправились за кузнечиками: выкапывали их, «выливали», ловили сачками и заставляли потом биться со мной. Но стоило мне дать любому из моих противников несколько славных пинков, как тот падал полумертвым. В то время я был в самом расцвете молодости и сил. Я стал еще более надменным и самовлюбленным, не считался ни с кем и восхищался собственной удалью и неустрашимостью. Все нравоучения и осуждения, высказанные некогда мною самонадеянному кузнечику, моему первому противнику, теперь с полным основанием могли быть отнесены ко мне, и все отвратительные черты его характера стали свойственны мне самому. Поистине печальное «совпадение»!

Так как я неизменно одерживал победы над своими противниками, то оба мальчишки, мои маленькие хозяева, очень полюбили меня и страшно мною дорожили. Каждый раз, когда я могучим пинком повергал наземь очередного врага, я получал в награду самую вкусную и сочную траву. С наступлением ночи я мог даже выходить из клетки, прогуливаться внутри специально построенной загородки и пить в свое удовольствие ароматную росу. Желая еще больше ублаготворить моих мальчишек, я целый день чинно прохаживался вокруг своей спичечной коробки, служившей мне жилищем, и даже не помышлял о том, чтобы уйти в какое-нибудь другое место. Всякий раз, ощущая приливы гордости, я поднимал лапы и громко стрекотал: «р-и-и-и, р-и-и-и!..» Я забыл даже о том, что лишен свободы и, в сущности, являюсь не чем иным, как забавой для моих тюремщиков. О, как я дошел до такого помрачения рассудка!..