Майкл Бонд - Медвежонок Паддингтон сдаёт экзамен

Однако через секунду улыбка застыла у него на физиономии, и он тревожно покосился на потолок: дело в том, что едва мисс Маркс открыла рот, из него вылетел такой пронзительный звук, что все люстры зазвенели и задребезжали. Паддингтон сразу же пожалел, что спрятал в лапах подбородок, а не уши, однако предпринимать что-либо было уже поздно.

Надо сказать, мисс Маркс горла не жалела и старалась вовсю, хотя, судя по тому, как она хмурила брови и закатывала глаза, эти усилия причиняли ей немалую боль. Не меньшую боль, похоже, испытывали и зрители. Даже её партнёр, мистер Стрит, и тот предусмотрительно держался подальше.

А кроме того, если судить по тем немногим словам, которые Паддингтону удалось разобрать, мисс Маркс оказалась чрезвычайно нерешительной особой и никак не могла собраться с духом для самой простой вещи. Трижды заявляла она во весь голос, что сейчас закроет окно, трижды оповещала зрителей, что уходит прочь. Однако по прошествии доброго десятка минут, когда Гилберт Стрит встал перед ней на колени, чтобы спеть свою партию, окно по-прежнему было широко открыто, а мисс Маркс так никуда и не ушла.

Мистер Стрит исполнял арию, которая называлась «Закоченели твои тоненькие пальцы», но, надо сказать, пальцы у мисс Маркс – как, впрочем, и всё остальное – были далеко не тоненькие. Скорее, они напоминали пять толстых сарделек, а от жаркого света лампы ещё и блестели, точно их только что вытащили из кипятка.

Когда эта парочка наконец удалилась со сцены, Паддингтон так бурно зааплодировал, что мистер Крубер бросил на него испуганный взгляд.

– Не стоит хлопать так громко, мистер Браун, – прошептал он, прикрывая рот ладонью, – а то они, чего доброго, вздумают петь на «бис»!

Паддингтон вздрогнул и так резко опустил лапы, что даже выронил программку; подхваченная сквозняком, она порхнула под стулья и улетела на несколько рядов вперёд.

– Ну вот, как всегда! – вздохнула Джуди, бросив удручённый взгляд на брата; Паддингтон сполз со стула и на четвереньках отправился на поиски.

По счастью, никто не обратил на это особого внимания, потому что тут на сцене появились музыканты, которые должны были исполнять сочинения Моцарта.

Пока Паддингтон лазил под стульями, а музыканты расставляли ноты, мистер Крубер принялся рассказывать Джонатану и Джуди про пьесу, которую им предстояло услышать.

– Посмотрите-ка в программку, – предложил мистер Крубер. – Видите, тут стоит номер – К280. Это номер по каталогу, нужен он для того, чтобы произведения всегда исполнялись в правильном порядке. В Германии его называют номером Кёхеля, потому что человека, который составил каталог произведений Моцарта, звали Кёхель… [4]

– Что-что, мистер Крубер? – переспросил Паддингтон, выныривая из-под стула. – Нам дадут кофе?

Он даже облизнулся от радости. Попробуйте-ка поползать по полу, да ещё в тёплом пальто, вам тоже захочется пить.

– Не кофе… Кёхель… – начала было Джуди. – Это совсем другое дело…

Тут она снова вздохнула. Порой объяснить что-либо медвежонку было не так-то просто.

– Кёхель? – повторил Паддингтон. – Кёхеля я, кажется, ещё никогда не пробовал!

– Ш‑ш‑ш! – громко шикнул кто-то у них за спиной, потому что музыканты уже начали играть.

Паддингтон обернулся и бросил на «шикальщика» суровый взгляд, после чего снова уставился на сцену. К своему разочарованию, он не увидел там ни чашек, ни блюдец, ни кофейников, и, пока музыканты играли особенно громкий пассаж, он решил ещё раз заглянуть в программку. Лампы в зале были притушены, поэтому читать оказалось довольно трудно. Кроме того, кто-то успел наступить на программку, пока она лежала под стульями, так что сколько Паддингтон в неё ни таращился, он так и не нашёл ни слова о том, что зрителей будут поить кофе или кёхелем.

Зато он прочитал всё, что касалось исполняемой пьесы, и ему стало совсем тоскливо. В программке говорилось, что должны прозвучать целых пятнадцать вариаций. Паддингтону и основная-то мелодия не слишком понравилась, что уж говорить о вариациях. Он любил музыку, но ему было больше по вкусу что-нибудь громкое и незамысловатое, что можно сыграть на расчёске, обёрнутой в бумажку.

Медвежонок искоса поглядел на мистера Крубера, но тот закрыл глаза, чтобы ничто не мешало слушать, а что касается Джонатана и Джуди, они внимательно изучали люстру над головой.

Тогда Паддингтон решился. Ему очень не хотелось обижать своего друга – тот ведь так старался доставить ему удовольствие, – но, судя по отрешённому выражению лица, мистер Крубер вряд ли обиделся бы.

Через несколько секунд, воспользовавшись ещё одним громким пассажем, Паддингтон снова слез со стула, но на сей раз направился к двери с надписью «Выход».

Они ведь очень долго и много ходили, медвежонок не на шутку устал, и теперь во всём замке было только одно место, куда ему действительно хотелось попасть. Туда вела лестница и длинный-предлинный коридор, а называлось это место «Спальня королевы Елизаветы».

Паддингтон подумал, что кровать с занавесками – это очень даже неплохо, особенно если хочется, чтобы тебя никто не трогал.

В мгновение ока – мисс Маркс не успела бы даже пропеть «до‑ре‑ми» – Паддингтон взбежал по лестнице, плюхнулся на кровать и плотно задёрнул занавески. Они сомкнулись с приятным шуршанием, и тогда медвежонок глубоко вздохнул, закрыл глаза и опустил голову на подушку, наслаждаясь звуками далёкой музыки и удивительно вкусным запахом, доносившимся из кухни.

Однако недолго ему пришлось радоваться. Обычно-то он засыпал очень быстро – достаточно было мягкого кресла у камина и пары подушек, – но тут почему-то ничего не получалось. Постепенно до Паддингтона дошло, что ему в жизни ещё не приходилось спать на такой неудобной кровати. После его собственной мягкой кроватки в доме у Браунов это было всё равно что спать на голых досках, да и доски попались какие-то суковатые. Теперь он наконец понял, почему королева Елизавета задержалась здесь всего на одну ночь.

Медвежонок попытался свернуться калачиком на подушке, но подушка оказалась ещё бугристее, чем сама кровать. Птица, которая одолжила для неё свои перья, явно была особой колкой и несговорчивой, и острые кончики торчали сквозь наволочку, как шипы из розового куста.

Мнение Паддингтона о фамильных замках испортилось окончательно, и он хотел уже попытать счастья в другом месте, как вдруг совсем рядом послышались голоса и дверь в комнату отворилась.