Тоня Шипулина - Тайна ведьмы Урсулы

– Е-есть м-мой м-мир и в-ваш м-мир, – Юсинь начинала злиться, – п-при чём з-десь э-это?

– Я так и думала. – Навья хихикнула. Так противно и злорадно, что Юсе пришлось сжать саму себя в объятиях ещё крепче, чтобы не повернуться. Ей до дурноты хотелось взглянуть в эти наглые глаза. – Я знала, что ты ответишь именно так, – в голосе Навьи по-прежнему слышалась улыбка, но уже без злорадства. – Каждое животное и каждое растение, каждая букашка или микроб, каждое существо или дух– это отдельный мир со своей вселенной. Миров вокруг тебя столько, что ни одно создание никогда не сумеет сосчитать их. Человек же наивно полагает, что знает всё обо всём, и правила его личного карманного мира должны распространяться на все остальные. Но ведь термит, живущий в термитнике, в чаще далёкого безлюдного леса, даже не догадывается о существовании людей. Он не догадывается об их привычках, заботах, страхах и любви к саморазрушению. Не догадывается он и о том, что люди однажды могут разорить его термитник…

Юся не могла больше терпеть. Вся накопленная обида, злость, отчаяние рвались сейчас наружу. Им не оставалось места внутри– они выплёскивались кипятком из закипевшего чайника.

– Значит, считаешь людей термитами? – прокричала Юся, не запнувшись, и обернулась…

Милька вырисовал шариковой ручкой буквы Юсиного имени, поставил толстенькую запятую и задумался. Нужно ли Юсе его признание, не посмеётся ли она над ним? Его взгляд упал на толстую книжицу в фиолетовой обложке, лежавшую на компьютерном столе. В ней жили Юсины волшебные картинки. Созданные простым карандашом, иногда они казались правдоподобнее окружающих предметов. Ландыши в вазочке, комнатные кактусы, листья и цветы самых разных форм, щенок с опущенным ухом, большеносая птица на ветке дерева, головастики на ладони, а ещё много-много маленьких сентиментальных сердечек возле Милькиных многочисленных портретов… Юсинь подарила Мильке этот блокнот в прошлом году, после того как призналась, что влюбилась… Что могло измениться?

Милька погладил блокнот по шершавой обложке, вздохнул и написал:

«Пишу тебе, потому что хочу понять, чем я обидел тебя. Мне важно знать причину. Мне важно знать её! Я долго боялся признаться, хотя чувствовал, что не признаваться тяжелее. Теперь я не боюсь. Кто-то скажет, что нам ещё рано любить и это глупости. Но я знаю, и ты знаешь, что это не так. Ведь я люблю, как мы с тобой болтаем о пустяках, как ты улыбаешься, а на твоей левой щеке появляется ямочка. Люблю твои родинки и веснушки на носу, зелёные глаза и солнечные волосы. Юся, я люблю тебя!»

Милька поставил точку, несколько раз прочитал написанное и скривился.

– Нет. Это совсем не то. Совсем, – сказал он вслух и скомкал лист.

Темнота в доме Урсулы сгустилась. Она так легко в него просочилась, как если бы жилище было не надёжной постройкой с плотно закрытыми окнами и непроницаемой крышей, а открытым ночному небу шатром из кучки наспех перевязанных верёвкой веток. Но Рыська не торопился зажигать свечи– кому теперь нужен свет? Он остался один в этом доме. Хозяйка по-прежнему безмолвствовала, и лишь далёкий и слабый стук сердца ещё напоминал о том, что она жива. Крылатки висели на кухонных крючках сталью застывших ножей. Древняя печь, помогавшая Урсуле излечивать больных от страшных недугов, неумолимо остывала и, похоже, не желала, чтобы её разжигали вновь.

Рыська, свернувшись в клубок, не отрываясь, глядел на отрезанные Юсины волосы. Они лежали на столе и будто бы всё ещё слегка светились. Мальчику-коту не надо было видеть пробравшегося в Страну Туманов человека, чтобы догадаться, что это была Юсинь. Не зря Урсула утверждала, что в его крови есть ген хищника– он отличает и запоминает запахи, лучше обычной кошки… Волосы точно принадлежали Юсинь. В этом нет никаких сомнений. Они принадлежали той самой девочке, которая стала для Рыськи другом. С ней было интересно, и смешно, и не скучно, и… Мальчик-кот жалобно мяукнул. «Это даже холошо, что хозяйка умилает не узнав о том, что случилось с Юсинь здесь, – подумал он. – Она бы не пележила такого, она бы не смогла… Глупый, тлусливый, услужливый Межевик, чтоб тебе было пусто! Но зачем Юся к нам велнулась, как ей вообще удалось найти вход?»

Большие глазастые часы над старинным буфетом звякнули, возвестив дом о том, что настала пора ужинать. Но Рыська ничего не ел. Он даже не проверял свою кормушку-ловушку, в которую попадались такие лакомые синицы. Мальчик-кот давно утратил аппетит, потому что знал, что, если вот-вот не случится настоящего чуда, случится настоящая беда. Два чуждых друг другу мира перемешаются, как два несовместимых ингредиента, и тогда плохо будет абсолютно всем… «Интелесно, сколько часов, минут, секунд осталось до КОНЦА?»– Рыська с грустью посмотрел на часы. Зелёные, голубые, каштановые глаза на них вращались в разные стороны. Ресницы непонимающе хлопали. Мальчик-кот помнил, что Урсула с помощью часов могла вернуться в нужный момент прошлого и изменить в нём незначительные детали. Но, как именно она это делала, он, увы, не знал.

– Как бы плигодилось мне сейчас это знание, – прошептал мальчик-кот, накрылся пушистым хвостом, как одеялом, и уснул.

Значит, считаешь людей термитами? – прокричала Юся, не запнувшись ни на едином звуке, и обернулась. Перед ней стоял безобразно худой ребёнок. Тонкая, зеленоватая, в старческих коричневых пятнах кожа обтягивала кости. Они просвечивали сквозь неё, как карандашный рисунок через кальку. Волосы Навьи спускались до пояса листьями болотной осоки. Вместо одежды, на шее, кое-как прикрывая наготу, болталась длинным шарфом ткань, напоминающая изъеденный гусеницами лист травы. Над головой ребёнка кружили слепни и мошки. Навья стояла перед Юсинь, заслонив глаза ладонями.

Внешний вид Навьи настолько ошеломил Юсю, что она забыла, зачем вообще обернулась. По спине и ногам забегали мурашки– страшно представить, что могло бы случиться, не спрячь существо свой смертельный взгляд.

– Я… я… – Юсинь снова начала запинаться, – х-хотела с-спросить, п-почему ты т-так от-тзываешься о людях? В-ведь они р-разные.

– Как мне к ним ещё относиться, если они не умеют ценить то, что имеют? Вот ты, например, – проскрипела Навья и слегка раздвинула пальцы на одной руке, – поставила на кон жизнь, лишь бы доказать мне свою правоту.

Страх перед Навьей стал расти внутри Юси, увеличиваясь и набухая, словно место, ужаленное осой. Юсинь ощущала, что уставшие ноги, давно уже не слушавшиеся её, сейчас и вовсе откажутся повиноваться. И она постыдно распластается на земле перед этим невозмутимым жутким существом…