Элинор Фарджон - Седьмая принцесса

— Кто краше всех, я тебе наверняка скажу, — промолвила Нянюшка и принялась за штопку.

— Самой красивой из тех, кого я нянчила, была персидская принцесса Иразада. Вот все твердят о Елене Прекрасной, из-за которой Троянская воина затеялась, но я-то знаю, что принцесса Иразада краше всех цариц и королев, вместе взятых. Так она была хороша, что на неё и глядеть было опасно. Люди за ней, совсем ещё крошкой, толпами ходили. Бывало, падут слуги ниц на ступенях дворца и ждут: вдруг Иразада покажется хоть на минутку, вдруг им удастся взглянуть на неё украдкой. Отец её, Шах, бросал государственные дела и смотрел на дочь с утра до ночи. Покажись она на улицах города — народ валом валил следом, провожая принцессу до самого дворца. Даже в отцовский сад, где она сидела одна-одинёшенька среди тюльпанов, вечно слетались птицы — взглянуть на её несказанную красоту.

А когда Иразада подросла, все принцы и короли принялись наперебой предлагать ей руку и сердце. Никто из них не видал Иразады, но слухами о её красоте полнилась земля. Её восхваляли люди, воспевали птицы, небесные ветерки шелестели о ней, волны нашёптывали о красоте Иразады прибрежным камешкам. В назначенный день со всех концов света, с востока и с запада, съехались во дворец персидского Шаха короли и принцы, чтобы Иразада выбрала среди них мужа.

Принцесса вошла — и все сердца захолонуло от её невиданной красоты. Она же стала вглядываться в лица, но стоило ей остановить на ком-нибудь взор, соперники тут же убивали счастливца из ревности — чтоб не добился он благосклонности Иразады. В конце концов зал наполнился мертвецами. Два последних принца одновременно вонзили друг в друга клинки.

Однако и теперь ничто не изменилось. Во всех странах на престол взошли новые цари и короли и опять пожелали заполучить в жёны персидскую принцессу. Очень мы тогда растревожились. Напуганный Шах предрекал:

— Они опять друг друга порешат! Один взгляд на мою Иразаду — и любой человек помутится рассудком от любви!

Наконец мы надумали спрятать красоту Иразады навеки. Спрятать от всех — даже от мужа, чтоб любовались либо все, либо никто. Так-то в мире поспокойнее будет. И когда новые короли приехали в Персию предлагать Иразаде руку и сердце, она вышла к ним, сокрытая покровом. Никто не мог рассмотреть её лица.

— Вот моя дочь, — сказал персидский Шах. — И пусть тот, кого она выберет себе в мужья, поклянётся, что никогда не взглянет на её лицо и никому не позволит снять покров — вовеки, покуда она жива. Так кто тут хочет жениться на Иразаде?

Сперва один, потом другой, а потом и все короли растерянно посмотрели на укутанную фигурку принцессы и зашушукались. Им совсем не понравилось условие персидского шаха, их одолевали сомнения.

— Может, это вовсе не Иразада, — рассуждал один. — Под покрывалом они подсунут нам любую уродку.

— Даже если там Иразада, — рассуждал Другой, — откуда нам знать, что она и впрямь такая красавица? Может, она страшна, как ведьма?

— Пускай она и вправду Иразада, — рассуждал третий. — Пускай она красива, как твердит молва. Но какой же муж но доброй воле откажется от красоты жены своей? Кто пожелает жену под вуалью?

Поговорили-поговорили да и разошлись. Зал опустел. Слух о шахском условии облетел всю землю, и с тех пор уже никто не просил руки персидской принцессы Иразады.

Шли годы, умерли отец и мать Иразады, Персией правил теперь другой шах, старые придворные сменились новыми. А Иразада всё жила во дворце, в своих покоях, и никто, кроме меня, её не видел. Красота сделала её бессмертной, но лишь я знала, что там, иод покровом, Иразада по-прежнему молода и прекрасна. Все думали, что Иразада превратилась в ветхую старуху. Красота её к тому времени стала легендой.

А потом Персию покорили враги; завоеватель выгнал из-дворца-всех персов, а с ними и принцессу под покровом. Куда она ушла, неведомо никому. Но я-то знаю: не может сгинуть такая красота, по-прежнему блуждает где-то моя Иразада, сокрытая покровом от людских глаз.

— А кто был самым маленьким из тех, кого ты нянчила, — спросила у Нянюшки Дорис. — Наверно, китайская принцесса?

— Нет, — ответила Старая Нянюшка, Она искала дырки в носочках Мери-Матильды. — Принцесса и вправду была крошечной. Но Липп и того меньше.

— Какой такой Липп? — спросил Ронни.

— Лапландец Липп, родом из Лапландии. По крайней мере, мне так объяснили. Меня тогда спешно вызвали и сказали, будто в Лапландии родился ребёнок, да такой крошечный, что его родная мать найти не может. Поезжайте, мол, ради Бога, помогите. Я и поехала. Только я его тоже не нашла.

— И что было дальше? — спросил Роли.

— Ничего.

— Ну а где же сказка про Липпа?

— Нету про Липпа никакой сказки, — ответила Нянюшка и таинственно добавила: — Я думаю, что и Липпа-то никакого на свете не было. Вот и дырок у Мери-Матильды я отыскать не могу. Их, верно, тоже нет. Ума не приложу, как эти носочки ко мне в корзинку попали?

— Вот и у старшей девоньки дырка в чулке нашлась, — сунув руку поглубже в корзинку, Нянюшка вынула оттуда чулок Дорис. — Я вам, милые, расскажу сегодня сказку про одну девочку из Швейцарии. Когда я её нянчила, я и чинила чулки, и штопала, и вязала!

Звали ту девочку Лизель, и была она Лесниковой дочкой. Ее батюшка жил на склоне горы, в чудесном домике неподалёку от хвойного леса. Лес укрывал беломраморную гору, точно лохматая медвежья шкура. А в вышине, над верхушками деревьев, блистали освещённые солнцем льды. Порой они сумрачно темнели под густыми грозовыми тучами, но чуть покажется солнце — льдистые пики заблистают вновь. А иногда гор и вовсе не было видно, их скрывали густые туманы.

Лизель знала огромный лес как свои пять пальцев. Сестёр-братьев у неё не было, и друзьями её детских игр стали лесные травы да деревья. Самое высокое дерево она прозвала в честь отца Лесником, а маленькую пушистую ёлочку величала Лизель. И каждый день — а то и не раз — бегала поболтать с ёлочкой подружкой, проведать, как ей живётся-можется. Однажды на прогулке вытянула Лизель розовую ленту из косы и говорит:

— У меня два банта, а у ёлочки Лизель ни одного. Я ей подарю! — И привязала на самую макушку розовый бант.

Наутро чуть свет бегом к ёлочке — проверять, не сдул ли ветер её подарок. Вернулась радостная: бант по-прежнему красовался на макушке. Но на другой день вернулась в слезах.

— Что стряслось, Лизель? — спрашиваю. — Неужто ветер стащил-таки твою ленточку?

— Ой, Нянюшка, — всхлипывает Лизель. — Всё хуже, намного хуже. Ленточки нет, и ёлочки тоже нет. Её кто-то срубил!