Рикарда Тершак - Эльмолин

Она выскочила из высокой травы, и ее охватило то же чувство, что и там, возле дома, когда собаки Гайни бросаются за ней вслед… Она не успела понять: летела ли она или же просто внезапно оказалась эдесь. Она бросилась к Фридолину и закричала: «Ты хороший! Ты хороший!»

Фридолин стер заботливой рукой темные брызги с ее платья. «Он швырял в тебя комья грязи, когда ты улетала?» спокойно спросил он. «А где твой левый башмак?»

«Какая разница! Наверное, еще наверху». Сибилла была взволнована: «Он хочет разрушить город!»

Теперь и вправду стало совсем неважно, чистое ли у нее платье, один или два башмака. «Но он пощадит город, если я к нему вернусь. Если ты захочешь этого, Фридолин, я вернусь».

«Нельзя подчиняться власти, если она несправедлива», сказал Фридолин. «Пойдем, я отведу тебя домой, к родителям».

С этого часа Фридолин день и ночь стоял на берегу реки рядом с домом, в котором жили Гайни, Гауни и Сибилла. Рядом с ним терпеливо ждала Пипа Рупа. Были они знакомы раньше или подружились в последние дни? Никто не мог этого знать.

О том, что городу грозит беда, знала, кроме Фридолина и Сибиллы, одна лишь старая цыганка. Больше никто. Жизнь города и горожан шла своим чередом, и невозможно было предположить, что приближается катастрофа.

Ничего не подозревающий Гайни удил рыбу в чистой речной воде. Он не знал, что мутная, густая грязь уже в пути, что она уже повалила с горы смертоносной удушливой лавиной и в ближайшие дни доберется до города, перекинется через берега и погребет под собой все живое. И в тот миг, когда беда войдет в город, когда вместо чистой речной воды в русло хлынут потоки холодной грязи, когда погибнет вся рыба… в этот момент ни Гайни ни кто–либо другой не будут знать, что это несчастье произошло из–за Сибиллы. Из–за того, что она отказалась остаться у Эльморка.

Гауни куда–то исчез вместе с родителями. Их не видели с того самого вечера, когда они столь диким способом пытались выведать у Сибиллы тайну ее полета, а она ускользнула от них, подобно маленькой птичке. Может быть, они спрятались от стыда? Или от злости? А может быть, они были чрезвычайно заняты и уже забыли об этом происшествии?

Нет, они ничего не забыли. Они сидели рядышком, ничего не ели и не пили, даже не спали. Они обсуждали вопрос: как переманить Сибиллу на свою сторону, сделать ее с в о е й, то есть, такой же, как они.

Полет! Это же просто мечта: можно очень просто стать очень богатым.

Только они не знали, что летать может лишь тот, кто совершенно бескорыстен. Но если бы даже они это узнали, то не поняли бы.

И наконец, однажды ночью в город пришла бурая грязь. Она ввалилась мутным, бесконечным потоком в русло реки.

Впереди сплошной серебряной массой неслась рыба. Птицы, перелетавшие через реку, падали, смертельно отравленные, в темную кашу, вздымавшуюся все выше.

Опасность росла с каждой минутой.

Омерзительно пахнущая грязь заполнила все русло реки, заливая подвалы и низко расположенные улицы. Транспорт остановился.

Многие люди получили отравления от ядовитых газов, некоторые ослепли.

Фридолин молча стоял на берегу и думал. Рядом с ним каменным изваянием застыла Пипа Рупа.

Людей охватил ужас. Они метались в панике, пытаясь что–то понять, обсуждали происходящее и не находили никакого выхода.

В газетах ежедневно появлялись новые тревожные сообщения. Приезжали фотографы. Они устанавливали свои старомодные аппараты на треногах, вставляли внутрь стеклянные пластины, покрытые бромистым серебром, забирались под свои черные платки и пытались запечатлеть катастрофу для потомков. Множество людей покинули город.

Через три дня Фридолин наконец заговорил. Он попросил Сибиллу передать людям, собирающимся покинуть город, послание. Оно гласило:

Не уклоняйтесь от опасности, пытайтесь преодолеть ее. Оставайтесь и помогайте спасать город. Многое зависит от вас.

Сибилла должна была лишь сказать эти слова, никого не удерживая. Удержать людей было бы ей не под силу.

После этого Фридолин неподвижно стоял еще несколько дней и ночей. Он словно превратился в старое узловатое дерево, ушедшее корнями в прибрежную почву. Пипа Рупа не покидала его ни на минуту. Они все время молчали.

Иногда к ним присоединялась Сибилла. Но ей становилось так дурно от запаха и даже от вида грязи, день и ночь плывущей под старыми ивами, что Пипа Рупа отсылала ее домой.

Наконец дошло до того, что все русло реки до краев наполнилось вулканической грязью, готовой прямо здесь, возле нового дома, выйти из берегов.

«Пора», сказал Фридолин. " Пора действовать».

«Потом тебе возвращаться назад», сказала Пипа Рупа. Из этого можно заключить, что она знала кое–что о приходе Фридолина.

«Да, я уйду», ответил Фридолин. «Сразу после этого. Но сначала нам нужно здесь поработать».

В его глазах появился блеск. Вообще–то уже несколько дней можно было заметить легкое бледно–фиолетовое свечение его глаз, и веки его как будто приоткрылись.

«Тогда начнем», Пипа Рупа улыбнулась и крикнула Гайни: «С сегодняшнего дня ты в распоряжении Фридолина». Это был приказ. Когда бабушка говорила таким тоном, возражений быть не могло.

Гайни очень обрадовался: наконец–то и ему нашлось дело. О рыбной ловле теперь нечего было и думать. К тому же Гауни куда–то подевался.

Фридолин отправил мальчика с сообщением в Академию художеств: всем ученикам явиться на берег реки с полным комплектом инструмента для лепки. Отцам города предлагалось установить на берегу реки ярмарочные будки, одни из которых должны стать убежищем от непогоды, другие — торговать пищевыми продуктами.

И вот Пипа Рупа, приподняв подол, медленно, почти благоговейно ступила в поток грязи, плавным движением зачерпнула оттуда целую пригоршню и размяла в ладони… И улыбка пробежалла по ее морщинистому лицу.

«Очень хорошая», сказала она Фридолину, «превосходная!» И вынесла на берег полные ладони густой массы.

Потом старая цыганка быстро соорудила на берегу невысокую печь, вроде тех, что бывают у горшечников. «Через несколько дней будет готова. В ней можно обжигать все, что вылеплено».

Фридолин начал работать. Он был задумчив и нетороплив. Медленными движениями размягчал он серую глину, делая ее пригодной для лепки. А перед его внутренним взором стоял знакомый черный лес, обступивший со всех сторон избушку и вершину вулкана. Он видел гнома Эльморка, деловито снующего между кратерами, забрызганного грязью с головы до ног и хихикающего от удовольствия.

И снова Фридолин ощутил то различие, что разделяло их с Эльморком:

Эльморк ненавидел, он любил.

Эльморк желал смерти всему живому, он — жизни.