Десять вечеров. Японские народные сказки

Но куда же он девался?

Видят, постель его пуста, а сам он исчез бесследно. Так и не нашли.

Говорят, это Снег и был. Впервые посетил он тогда Аидзу. С тех пор там привыкли к снегу и полюбили его. В краю Аидзу и родилась пословица: «Большие снега — хороший урожай».

В старину это было, в глубокую старину. Бродил из деревни в деревню один нищий монах. Зашел он однажды по дороге в чайный домик. Ест данго и чай попивает.

Поел он, попил, а потом говорит:

— Хозяйка, хочешь, я тебе нарисую картину?

«Какую картину может нарисовать этот оборвыш?» — подумала хозяйка.

А монах снял с одной ноги соломенную сандалию, обмакнул ее в тушь и сказал:

— Пожалуй, так занятней рисовать, чем кистью! — и начертил на фусума большого ворона.

Пошел дальше нищий монах. Стоит на склоне горы другой чайный домик. Отдохнул там монах, выпил чаю и говорит:

— Хозяйка, хочешь, я тебе что-нибудь нарисую?

Снял он сандалию с другой ноги, обмакнул в черную тушь и нарисовал на фусума морского рака.

Рак был совсем как живой: он шевелил хвостом и клешнями.

Множество людей приходило в чайный домик полюбоваться на морского рака. Деньги так и посыпались в кошель к хозяйке.

Прошло время. На обратном пути завернул нищий монах в тот чайный домик, где нарисовал он морского рака.

Стала хозяйка благодарить монаха:

— Вот спасибо вам! Прекрасного рака вы нарисовали. Только больно черен. Сделайте его, пожалуйста, ярко-красным!

— Что же, это дело простое! — ответил монах и выкрасил рака в красный цвет.

«Вот хорошо-то,— с торжеством подумала хозяйка,— теперь я еще больше денег заработаю».

Но красный рак был мертвый. Не шевелил он больше ни хвостом, ни клешнями. И никто уже не приходил на него любоваться.

А нищий монах завернул по пути в тот чайный домик, где он ворона нарисовал.

Хозяйка дома встретила его неласково, начала жаловаться:

— Заляпал своим вороном мои чистые фусума, вконец испортил! Сотри свою картину, да и только!

— Это дело простое,— улыбнулся монах.— Тебе не нравится этот ворон? Сейчас его не будет!

Достал он из-за пазухи веер, раскрыл его и несколько раз взмахнул им в воздухе...

И вдруг послышалось: «кра-кра-кра!» — ворон ожил, расправил крылья и улетел.

Онемела хозяйка от удивления, а нищий монах пошел дальше своим путем.

Жил в старину один замечательный ваятель. Но имя его было никому не известно. Никак не мог он выбиться из нищеты.

Как-то раз заметил он, что на большом камне в его саду играет ящерица, хвост у нее так и вьется, серебром на солнце отливает. Долго любовался ваятель ящерицей, глаз не мог отвести. Решил он изваять ее подобие. Вылепил форму и отлил ящерицу из серебра.

«Сам вижу, что хорошо удалось!» — подумал он, и снес серебряную ящерицу на продажу в лавку торговца разной утварью.

Не прошло и дня, как ее купили.

Скоро посыпались заказы: каждому хотелось иметь такую же.

Прошла о серебряной ящерице громкая слава. Все называли ее дивным произведением искусства.

Прославился ваятель и стал богатеть. Сколько ящериц ни отливал он из серебра, они и дня не лежали в лавке.

Но вот что было удивительно. Каждый раз, когда он выходил в свой сад, зимой или летом, все та же самая ящерица всегда играла на том же камне, и в летнюю жару, и зимой, когда все вокруг было занесено снегом.

Сначала ему невдомек это было, но потом приметил ваятель, что только он один и видит ящерицу, а другие ее не замечают. Жутко ему стало. Наконец он собрался с духом, взял камень — и убил ящерицу.

Но с того самого часа его изделия потеряли прежнюю красоту. Никто больше не покупал серебряных ящериц. И за короткое время ваятель снова впал в безвестность и нищету.

Много лет тому назад приезжал в горные селенья кукловод из театра Ава́дзи [38]по имени Масаэмо́н. Повсюду шла о нем добрая молва. И в самом деле, он был мастером своего дела.

Каждый год весною устраивал Масаэмон представления, а потом возвращался на остров Авадзи и жил там до следующей весны. Кукол своих он отдавал на сохранение кому-либо из местных крестьян или содержателю балагана, и лежали они, запертые в сундуке, долгие-долгие месяцы...

Не могли куклы спокойно переносить эту обиду. Каждый вечер начинали они громко жаловаться.

— Мы не простые бесчувственные куклы,— сердилась самая лучшая из них, игравшая роли самураев.— Нас наряжают в людские платья и выводят на сцену, чтобы мы людей изображали. В этом наше высокое призвание. А нас свалили как попало в сундук, словно старую ненужную ветошь. О жестокость! О неблагодарность!

И даже самые простенькие куклы на последних ролях тоже громко роптали:

— Что у нас за жизнь! На тростях нас не водят, руки и ноги у нас повисли, как тряпки! Ведь этак можно и с тоски подохнуть!

Потом доставали они со дна сундука гонги и барабаны и поднимали страшный шум: гантян, докодон!

Остановится запоздалый прохожий и прислушается: где это идет такое веселье?

Вначале жители села не особенно этому дивились. Думали они, что у хозяина кладовой, где стоял сундук с куклами, каждый вечер гости собираются. Но наконец пошли по селу толки и пересуды.

Как-то раз вечером один прохожий — видно, он был любопытнее других — тихонько заглянул в кладовую. Видит он: в кладовой ни души, но кто-то разглагольствует в углу, как заправский самурай:

— В былые времена не то что куклы, даже люди, проходя мимо меня, отдавали почтительный поклон, но ныне воцарились у нас невежество и грубость нравов!

«Чудеса, да и только! Как попал туда самурай?» — подумал прохожий и стал всматриваться еще пристальнее. Удивительное дело! Голос доносился из большого сундука!

Прохожий побежал к хозяину кладовой и рассказал ему обо всем. Поспешил хозяин в кладовую вместе со всеми своими домашними. А там стоит гомон многих голосов, гремят гонги, рокочут барабаны... И весь этот шум идет из сундука, который оставил на сохранение Масаэмон с острова Авадзи, но открыть сундук нельзя, ключа нет.

Сейчас же послали гонца на остров Авадзи к Масаэмону. Приехал он. Отпер сундук, смотрит: лежат в нем куклы тихо и смирно, будто ничего и не было.

Как раз в это время остановился в том же селе проездом знаменитый сказитель дзёрури из Эдо по имени Такэмото Гидаю [39]. Дошел до него слух об этом необыкновенном случае, и захотел он посмотреть на кукол своими глазами. Заглянул в сундук и головой покачал.

— То же самое случилось однажды и у нас в Эдо,— поведал Гидаю.— И по той же причине. Бросили кукол в кучу как попало и оставили лежать, словно старый хлам...

— Что же теперь делать?

— Это ведь куклы-актеры. Если уж приходится убрать их на время, то надо делать это бережно и уважительно, щадя их чувства,— говорит Гидаю так, словно он сам своими ушами слышал жалобы кукол.