Борис Акунин - Сказки народов мира [Литрес]

Нечего и говорить, что чарами остальных магических лотосов Ван не пользовался. Ему некуда и незачем было летать, болеть он не болел, в золотых кладах не нуждался, в ясновидении — тем более. Его занимали только тайны Красоты.

Но Красота, как всякая могучая сила, несет в себе и опасности, о чем садоводу мог бы поведать Лотос Ясновидения, но для этого сначала пришлось бы его сорвать, а такое Вану и в голову не приходило.

Всезнающий лотос Минси, к примеру, предупредил бы, что Красота подобна опиуму. Чем больше ее потребляешь, тем больше от нее зависишь, и насытиться ею невозможно. Голод делается только требовательней.

То же происходило и с Ваном. Его сад становился всё прекрасней, но мастер не испытывал удовлетворения. Ему казалось, что цветы могут быть еще красивей.

Так у него зародилась великая мечта — вывести Самый Прекрасный Лотос На Свете. Такой, чтобы смотреть на него, не отрываясь, всю жизнь и ни в чем ином более не нуждаться.

Теперь Ван с утра до вечера колдовал над ростками и семенами, менял состав почвы и воды, оттачивал заклинания, развешивал над своим прудом тончайшие шелковые занавесы, просеивающие солнечный и лунный свет.

В царстве Шу бушевала междоусобица, лилась кровь, свирепствовали моровые поветрия, люди умирали от неурожаев и голода, а Ван был безмятежен в своем маленьком невидимом царстве красоты. Его кропотливая, вдохновенная работа медленно, но верно продвигалась.

Потратив годы, садовник наконец сумел создать семя цветка, который назвал «Ванмэй», «Совершенство», взяв первый иероглиф из своего имени. Этот лотос, не похожий на все прочие, должен был раскрываться постепенно: шесть рядов лепестков, один прекрасней другого, развернутся, каждый в свое время, от внешнего к внутреннему, а самой последней откроется сердцевина, средоточие всей Красоты Мира. Вот какой это был цветок!

Мастер сел подле пруда и поклялся себе, что не сойдет с этого места, не упустит ни единого драгоценного момента созревания Ванмэя.

Скоро его терпение было вознаграждено. Бутон раскрыл свой первый ряд. Его лепестки были ослепительной белизны, по сравнению с которой чистейший снег на вершине горы Цинчэн казался грязным покрывалом.

«Так вот что такое настоящая белизна!» — воскликнул мастер и благословил небеса, что дожил до этого счастливого дня.

«Если даже самый крайний ряд производит такое действие, что же будет, когда раскроются другие?», — с трепетом подумал Ван и стал ждать следующего цветения.

Но Красота таит в себе свойство еще более опасное, чем ненасыщаемость, о чем садовник не ведал. Когда Красоты становится очень много, душа окруженного ею человека тоже начинает становиться красивее, а применительно к душе это значит, что она делается более чуткой. Это очень опасно.

Ван, как всегда, сидел, заткнув уши мхом. Но по мере того, как садовник любовался белизной лепестков, мох словно истончался. Сквозь него начал пробиваться пренеприятный звук, мешавший Вану созерцать рождение Совершенства.

Где-то захлебывался плачем ребенок.

В досаде мастер напихал в уши побольше мха, но это не помогло. Крик становился громче и громче.

В конце концов, рассердившись, Ван поднялся и вышел за невидимые ворота своего двора, чего не делал уже много лет. Нужно было положить конец безобразию.

Он не узнал улицы, на которую выходили ворота. Может быть, от долгой замкнутой жизни среди чудесных цветов, глаза просто отвыкли от уродства, но вид людских жилищ показался Вану ужасающе отвратительным. Какая грязь, какое безвкусие! А какая нищета!

«Успокойте вашего ребенка! — закричал мастер, остановившись у порога дома, откуда доносились крики. — Он мешает мне сосредоточиться!».

Вышла заплаканная женщина.

«Простите, — сказала она, вытирая слезы. — Моего малыша укусила зеленая змея, выползшая из канавы. Ему очень больно. Яд смертелен, но действует он медленно. Мальчик отмучается, и станет тихо. Потерпите, прошу вас».

«И долго это продлится?» — раздраженно спросил Ван. У тех, кто самозабвенно служит Красоте, в душе не остается места для сострадания.

«Лекарь говорит, день или два…».

«Черт знает что», — проворчал мастер и вернулся в свой невидимый сад.

Он снова сел у пруда, но крики мешали ему наслаждаться зрелищем. Хуже того: Ван заметил, что второй ряд лепестков, начавший было приоткрываться, вновь сомкнулся. Плач мешал и лотосу. Нужно было устранить помеху.

Ничего не поделаешь. Садовник срезал алый цветок Канфу, исцеляющий любые недуги, и вновь отправился к соседнему дому.

Не постучавшись и не поздоровавшись, он распихал горюющих родственников бедного мальчика, наклонился и потер ему лотосом живот.

Почерневший, распухший от змеиного яда ребенок сразу перестал кричать. Лицо его порозовело. Опухоль спала. «Мне надоело лежать! — заныл исцеленный. — Я есть хочу! Я играть хочу!».

Счастливые домочадцы не знали, как и благодарить спасителя. «Мы бедные люди, — говорили они, — но для вас мы ничего не пожалеем, только скажите!».

«Мне нужно от вас только одно, — рявкнул на них Ван. — Чтоб ваш чертов ребенок больше не шумел!».

И поспешил назад, к пруду.

О радость! Второй ряд лепестков снова приоткрылся, и уже было видно, что они пунцовые, как утренняя заря в ясный зимний день. Мастер не ел и не спал, завороженный чудесной картиной этого восхода.

И вот второе, пунцовое кольцо полностью растворилось. Оно так безукоризненно сочеталось с белым сиянием внешнего ряда, что душа садовода затрепетала и взлетела выше.

В то же мгновение она услышала новый шум, еще назойливее прежнего.

Он несся не из какого-то одного места, а отовсюду. Это были вздохи, всхлипывания, жалобы, стоны множества людей. Ван не мог взять в толк, откуда слышатся эти противные звуки, но испугался, что из-за них не захотят распуститься лепестки следующего ряда.

Поэтому он снова вышел из своего невидимого убежища наружу — разобраться, что там у них происходит. Походил по окрестным улицам и понял, что по всему кварталу, в каждом доме, сетуют на нищету, голод и тяжкую жизнь. Это был очень несчастливый квартал, и Лотос Ванмэй, конечно, никак не мог полностью расцвести, со всех сторон окруженный таким несовершенством.

«Чтоб у вас стебель засох и листья отвалились!» — выругался мастер самым ужасным проклятьем из всех, какие знал.

Он вернулся к пруду, извинился перед золотоцветным Баоцзяном и срезал его.

Лотос покачал своими десятью лепестками, словно к чему-то принюхиваясь, потом качнулся в направлении гор и потянул Вана за собою. Тот не противился.

Выглядело это так, словно идет сердитый человек, держит в вытянутой руке цветок невиданной красы — на самом же деле путь указывал лотос, а Ван лишь повиновался.