Лидия Преображенская - Голубая синица

Как же красочно вспыхивало наше замазанное сажей небо! Красные, зеленые, голубые, золотистые звезды загорались на нем празднично и радостно.

Все это будоражило чувства, фантазию. Хотелось творить.

Тогда у меня и появились строчки о скрипке, которая «жалобно плачет где-то вдали, сердце мое надрывает тоской…»

Что это была за тоска? О ком или о чем? Я, наверное, и сама еще этого не понимала. Она была навеяна чужими переживаниями, чужими стихами. Но Анатолий Владимирович загорелся желанием инсценировать мое «творение».

И вот мы снова готовимся к постановке. Ночное небо, огромная луна, камыши, белоснежные лебеди, «плывущие» по озеру. За сценой рыдает скрипка, а я, совсем еще девчонка, в легкой белой тунике с обнаженными тонкими руками, рассказываю зрителям о своей тоске…

Прошли годы… Далеко осталось детство…

Но, может быть, потому я и не расстаюсь с детьми, что кто-то отдавал мне в моем детстве свое сердце, свои сказки?..

Держу в руках письмо из города моей юности от незнакомой девушки, студентки педагогического института, члена кружка «Эврика», который занимается исследованиями, поисками, изучением творчества писателей Прииртышья…

И вот уже забыты мой возраст и старческие болезни… Я снова пятнадцатилетняя мечтательная девчонка, опьяненная красотой и мощью Иртыша, стою на палубе старенького парохода. Слышу ровное биение мотора, и оно кажется мне биением сердца великана. Ощущаю на лице водяные брызги. Бурлит вода. Бьется за кормой, пенится. Лопасти колес увлекают меня все дальше от родного Урала.

Вот и он, новый город с таким сказочным названием: Семипалатинск. Насквозь продутый степными ветрами, он поблескивает навстречу мне минаретами мечетей. Здесь в 1923 году я нашла свою судьбу. Решение было твердым и неизменным: хочу быть учительницей!

Мрачноватые своды бывшей учительской семинарии. Шумная студенческая братва… До сих пор помнятся они, мои сокурсники по педагогическому техникуму. Подружка моя, хохотунья и певунья, Мария Махина, всегда добрая и веселая толстушка с длинной косой. Строгая и немного чопорная Ольга Котова. Умная и красивая Анастасия Нетесова. Наш «ученый муж» Виктор Шахматов, вечно склоненный над книгой или журналом. Крепкая, как молодой груздок, румяная — кровь с молоком — длиннокосая Рая Соболева. Ершистый Николай Ильиных…

Но больше всех, кажется, запомнился Валерий Шестаков, а по-нашему просто Валька. Был он какой-то удивительно ясный и чистый парень, душа нараспашку, настоящий комсомолец 20-х годов.

Так и вижу его смеющиеся глаза, вздернутый нос и детские пухлые губы.

Большая (часовая) перемена… Валька затягивает потуже пояс, поправляет рубашку-косоворотку и подходит к нам с Марией.

— Хотите, девчата, я предскажу вам сегодня вашу судьбу?

Мы смеемся:

— Ты, случайно, не цыганского племени?

— Конечно. А вы и не знали? Ехали мимо цыгане и выронили из кибитки… Словом, слушайте!

И льются рассказы-экспромты о наших судьбах… Мария, конечно, сестра милосердия. Кем же еще ей быть с ее ласковыми добрыми руками, с ее мягкостью и отзывчивостью?

Ну а я, оказывается, в будущем талантливая актриса. Это Валька вспомнил, как я много раз принимала участие в наших студенческих спектаклях. Но приходит завтра, и он уже фантазирует по-другому:

— Ты будешь поэтессой. Вот попомни мое слово, Лида.

Славный Валька! Как случилось, что твое предсказание-шутка сбылось. Я и в самом деле не бросила с тех далеких и милых годов писать стихи…

И даже одно из них посвятила тебе. Ты его не знаешь, но мне дороги эти строчки:

Да, вижу и слышу, как ты говоришь мне:

Я вздыхаю, стряхивая с себя задумчивость. Где же вы, друзья-товарищи? Как сложились ваши судьбы? Вас нет рядом со мной, но я помню всех. Поэтому время от времени я возвращаюсь в юность. Спасибо тебе, незнакомая девушка Рая, за то, что своим письмом ты еще раз помогла мне побывать в юности!

Всю свою жизнь не могу мимо книжного магазина пройти, чтобы не заглянуть, не узнать, какие новинки поступили.

Так было и зимним вечером 1939 года. С работы домой спешила, а в магазин все-таки завернула. На витрине новая книга. Вид у нее какой-то особенный. И название необычное: «Малахитовая шкатулка». Взяла я ее в руки. Переплетом залюбовалась. Весь он как будто из золота вылеплен. Медальон на обложке, и в нем фигурки старика и ребят вытиснены. Сидит старичок и что-то ребятам рассказывает. А внутри книги черными силуэтами медальончики рисунков разбросаны по страницам.

«Уральские сказы». Пробежала начало одного, другого. Что за чудо? Будто не уезжала я никуда из Кунгура. Будто не было этих двадцати лет, что прожила я вдали от него. Словно снова заговорил со мной кто-то родным уральским говорком.

«Басенька девонька уродилась»… «понятливой парнишечко, ласковой»… «в голбец спустилась»… «старенькую гуньку на себя набросила»… «завидки берут»… «заделье закинула»… Вот они, милые сердцу, знакомые с детства словечки, обороты. Дедушко Слышко заговорил со мной со страниц этой чудесной книги. Радостно стало мне. Вроде дух захватило от радости.

Могла ли я тогда уйти домой без этой книги? Так и живет у меня с того года «дедушко Слышко». Нет-нет да и заговорит со мной уральским говорком, хитровато прищурив глаз. Так я узнала и полюбила сказы Павла Петровича Бажова.

А в 1945 году была у нас в Челябинске конференция. Со всей области съехались на нее писатели. Надо было поговорить о многом, о своей настоящей и будущей работе… И вдруг в зал вошел человек, поразивший меня своим видом. Простая светлая блуза, кожаный ремешок, мягкие сапожки. Белая борода вольно разметалась на его груди. В руке зажата трубка… Но больше всего запомнились глаза, умные, с лукавинкой.

«Натянуть бы на этого старичка простую войлочную шляпу да на плечи старенький армячишко накинуть — чем не дедушко Слышко?» — подумала я. А зал в это время взорвался аплодисментами.

— К нам приехал Павел Петрович Бажов, чтобы принять участие в нашей конференции, — объявила Людмила Константиновна Татьяничева. И зал снова загремел аплодисментами.