Сборник - Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– Я – приезжий, и помещения своего у меня здесь нет, – отвечал я, – так как я остановился просто в хане. Если ты позволишь мне пойти к тебе, то я буду вполне счастлив.

– Хорошо, – отвечала она, – но ведь сегодня канун пятницы, и до завтра предпринимать мы ничего не будем. Завтра же, после молитвы, садись на своего осла и спроси, как тебе проехать в Габбанаех, а приехав туда, спроси дом, называемый Каахом [125]акарата Накиба [126], по прозвищу Абу-Шамех. В том доме я живу; и не медли, потому что я нетерпеливо буду ждать тебя.

Услыхав это, я страшно обрадовался, и мы расстались. Я вернулся в хан, где остановился. Всю ночь я глаз не мог сомкнуть и встал, лишь только стало смеркаться, переменил одежду, и, надушившись водами и тонкими духами, я завернул в платок пятьдесят червонцев и прошел из хана в Баб-Зувейлех [127], где я сел на осла и сказал погонщику:

– Пойдем со мною в Габбанаех.

Он в тот же миг пустился в путь и очень скоро остановился у переулка Дарб Эль-Мунакери.

– Войди в этот переулок, – сказал я ему, – и узнай, где тут Каах Накиба.

Его отсутствие продолжалось очень недолго, и, затем вернувшись, он сказал:

– Вставай!

– Ну, так веди меня в Каах, – сказал я.

И он повел меня к дому, где я сказал ему:

– Завтра приезжай за мной, чтобы отвезти меня обратно.

– Во имя Аллаха, – отвечал он и, получив от меня монету, ушел.

Я постучался в дверь, и ко мне вышли две молоденькие девочки-служанки.

– Входи, – сказал он мне, – так как наша госпожа ждет тебя, и от чрезмерной любви к тебе она не спала всю ночь.

Я вошел в приемную с семью дверями; кругом окна со ставнями выходили в сад, где росли всевозможные фрукты, пели птицы и журчали ручейки. Сад был выложен царским гипсом, гладким, как зеркало. Потолок приемной был расписан золотом, и кругом него шли надписи золотыми буквами по ультрамариновому фону. Все было так красиво, что бросалось в глаза. Посреди пола из разноцветного мрамора бил фонтан, с четырьмя змеями из червонного золота, выбрасывавшими по углам бассейна изо рта струи чистой воды. Часть гостиной была покрыта персидскими коврами и матрацами.

Только что я сел, как вошла хозяйка дома и подошла ко мне. На голове у нее была надета корона с жемчугом и бриллиантами, ноги и руки ее были выкрашены, а на груди красовались золотые украшения. Увидав меня, она улыбнулась, обняла меня и сказала:

– Так ты в самом деле пришел-таки ко мне. Так это не сон?

– Я – раб твой, – отвечал я.

– Милости просим, – сказала она. – Поистине с той минуты, как я увидала тебя впервые, я лишилась сна и аппетита.

– И я точно так же, – отвечал я.

– Мы сели беседовать, и я от застенчивости сидел, наклонив голову до земли, но вскоре перед нами поставили обед, состоявший из превосходных кушаний, из разных соусов, рубленого мяса и фаршированной птицы. Я ел с нею до тех пор, пока не насытился. После этого нам принесли таз и рукомойник, и я вымыл себе руки, и мы надушились розовой водой с мускусом, и снова сели беседовать и говорить друг с другом о любви, и любовь к ней так охватила меня, что все мое богатство казалось мне ничтожеством в сравнении с нею. Таким образом проводили мы время, пока не стало смеркаться, и рабыни не принесли нам ужин и вина, и мы пили до полуночи. Никогда в жизни не проводил я подобной ночи. С наступлением утра я встал и, бросив ей платок с пятьюдесятью червонцами, простился с ней и пошел, а она заплакала и сказала:

– О господин мой, когда же увижу я твое милое лицо?

– В начале сегодняшней ночи я буду с тобой, – отвечал я. Выйдя из дому, я увидал, что хозяин осла, который привез меня накануне, дожидался меня у дверей. Я сел на осла и вернулся в месрурский хан, где я сошел, и, дав ему получервонец, сказал:

– К солнечному закату будь здесь.

– Как прикажешь, – отвечал он.

Я вошел в хан и позавтракал, а затем пошел собирать деньги за свои товары, после чего вернулся. Для жены своей я приготовил жареного барана и купил сластей. Позвав носильщика, я описал ему, как найти дом, и заплатил за труды. После этого я вплоть до заката солнца занимался своими делами, и когда явился погонщик с ослом, я взял пятьдесят червонцев и завернул их в платок. Войдя в дом, я увидал, что мрамор вымыт, а вся посуда вычищена как железная, так и медная, лампы заправлены, свечи зажжены, ужин подан и вино налито. Жена, увидав меня, обняла меня, и сказала:

– Твоим отсутствием ты привел меня в отчаяние!

Столы были поставлены перед нами, и мы поели, пока не насытились, и маленькие рабыни унесли первый стол и поставили перед нами стол с вином, и мы стали пить вино и угощаться сухими фруктами и весело болтали до полуночи. Проспав до утра, я встал и, отдав ей, как прежде, пятьдесят червонцев, оставил ее.

Таким образом жил я долгое время, пока, проснувшись однажды, я не оказался не только без единой золотой монеты, но и без серебряной, и подумал в душе: «Это дело дьявола», – и повторил также стихи:

Размышляя таким образом, я прошел сначала в Бейн-Эль-Казреин, а потом в Баб-Зувайлех, где стояла целая толпа народа, так что в ворота не было прохода, и судьбе угодно было, чтобы я увидал кавалериста и, неумышленно столкнувшись с ним, ощупал его карман и увидал, что в нем лежал кошелек, который я и вынул. Но кавалерист тотчас же почувствовал, что кошелька у него не стало, и, сунув руку в карман, удостоверился в его исчезновении. Он тотчас же взглянул на меня, поднял руку с булавой и ударил меня ею по голове. Я тут же упал, а народ окружил нас и схватил лошадь кавалериста под уздцы.

– На основании чего ударил ты этого молодого человека? – спросили его.

– Он грабитель! – крикнул он им в ответ.

– Это очень приличный молодой человек, – возразили ему, – и не может быть грабителем.

Одни ему поверили, а другие не поверили, и все-таки после кое-каких переговоров меня потащили, чтобы выпустить, но судьбе угодно было, чтобы в это самое время появился вали, окруженный своими помощниками, и, увидав, что я окружен народом, он спросил:

– Это что такое?

– Клянусь Аллахом, о эмир, – отвечал кавалерист, – этот человек грабитель; у меня в кармане был кошелек с двадцатью червонцами, и он вытащил его у меня во время толкотни.