Памела Трэверс - Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы (иллюстрации Г. Калиновского)

— Мэри Поппинс! Мэри Поппинс! На помощь! — звал он, крепко зажмурив глаза.

Почувствовал, как что-то тёплое и мягкое обвило его. Что это? Белая доха эскимоса, парчовая мантия мандарина? Туника индейца? Или перья негритянки? Кто схватил его? Ах, если бы только он весь день был хороший! Но теперь уже поздно.

— Мэри Поппинс! Миленькая, хорошая!

— Ну, полно, полно. Я, благодарение Богу, не глухая. Не надо так кричать, — услышал он знакомый спокойный голос.

Майкл открыл один глаз. Никакого следа гигантских фигур из компаса. Открыл другой — вдруг тот глаз ошибся. И правда — никого.

Он оглядел комнату. Пусто. Он лежит на своей собственной, мягкой, как пух, постельке, под своим тёплым лёгким одеялом. И никакого мохнатого чудища в груди, оно исчезло, как будто его и не было.

Майкл лежал умиротворённый и счастливый, точно у него под подушкой были рождественские подарки для всех, всех.

— Что, что это было? — спросил он у Мэри Поппинс.

— Я ведь говорила тебе, что это мой компас. Пожалуйста, будь так добр, никогда не трогай мои вещи, — вот и всё, что ответила ему Мэри Поппинс. Нагнулась, подняла с пола компас и опустила себе в карман. Потом стала собирать с пола одежду, брошенную Майклом, и складывать её на стул.

— Можно, я сам сложу?

— Нет уж, благодарю покорно.

Мэри Поппинс ушла в другую комнату, скоро вернулась и дала ему в руки что-то тёплое. Это была чашка с молоком.

Майкл стал пить очень медленно, маленькими глоточками, чтобы Мэри Поппинс подольше побыла с ним.

Она стояла рядом, не говоря ни слова, наблюдая, как медленно убывает молоко. Он чувствовал такой знакомый запах булочек от её хрустящего фартука. Сколько он ни старался растянуть удовольствие, молоко когда-нибудь должно было кончиться; и скоро, огорчённо вздохнув, он протянул Мэри Поппинс пустую чашку и юркнул под одеяло. Он никогда не думал, что постель такая тёплая и уютная. Какое счастье, какая удача, что он жив и сейчас уснёт в своей детской!

— Правда, смешно, Мэри Поппинс, — сказал он сквозь сон, — я был сегодня таким гадким, а сейчас мне так хорошо!

— Мда, — произнесла Мэри Поппинс, подоткнула ему одеяльце и пошла мыть посуду, оставшуюся после ужина.

— А может, её там не будет, — сказал Майкл.

— Она всегда там, — ответила Джейн. — Вот увидишь.

Они шли вверх по Лудгейт-Хилл. В Сити у себя в конторе их ждал мистер Банкс. Утром он сказал миссис Банкс:

— Дорогая, хорошо бы Джейн с Майклом зашли сегодня за мной в контору, если, конечно, не будет дождя и ты не возражаешь. Мне вдруг захотелось пойти в кафе «Чай с пряниками». Я ведь так редко позволяю себе какое-нибудь баловство.

Миссис Банкс ответила, что подумает о его словах.

Весь день Джейн и Майкл с замиранием сердца наблюдали за мамой, но было похоже, что о словах отца она и думать забыла. Из её разговоров явствовало, что у неё в голове счета из прачечной, новое пальто для Майкла, пропавший адрес тётушки Флосси и несчастная миссис Джексон, которая пригласила её на чай во второй вторник месяца, а ведь знала, что в этот день пойдёт лечить зубы.

И вот когда они совсем уже потеряли надежду, что мама вспомнит про слова отца, миссис Банкс вдруг сказала:

— Ну вот что, дети, хватит таращить на меня глаза. Одевайтесь поскорее. Вы сегодня идёте с отцом в кафе «Чай с пряниками». Вы что, забыли?

Да разве они могли это забыть? Дело было не только в пряниках. Была ещё Птичница — а это самое лучшее на свете!

Вот почему они в таком волнении шагали сейчас по Лудгейт-Хилл.

Мэри Поппинс шла между ними в своей новой шляпке и выглядела потрясающе. Каждые пять минут она смотрелась в зеркальные витрины — и каждый раз убеждалась, что шляпка была на месте, красные розы не превратились в какие-нибудь простенькие цветы, вроде маргариток. При этом она замедляла шаг, а Джейн с Майклом вздыхали, но не смели ничего сказать — вдруг Мэри Поппинс рассердится и будет назло по часу стоять у витрины и разглядывать себя не только спереди, но и с боков.

Но вот наконец подошли они к Собору Святого Павла, который построил много лет назад человек с птичьим именем — Христофер Рен. (У них дома жил однажды скворец по имени «Христофер».) Наверное, поэтому птицы так любят этот Собор и, конечно, по этой причине рядом с Собором жила старая Птичница.

— Вот она! — вдруг закричал Майкл и сплясал танец дикарей.

— Перестань паясничать, — сказала Мэри Поппинс и последний раз взглянула на отражение красных роз в витрине ковровой лавки.

— И опять поёт свою песню! — воскликнула Джейн, крепко прижимая к груди ладошки — вдруг сердце от радости выскочит.

— Купите птичкам обед! Всего два пенни пакет! Купите птичкам обед! Два пенни пакет! — нараспев выкрикивала Птичница одну и ту же строчку, протягивая прохожим пакетики с хлебными крошками.

А вокруг неё порхали десятки, а может, сотни птиц, вились над головой, взлетали и снова падали вниз.

Мэри Поппинс называла всех птиц «воробушки». Все птицы для неё на одно лицо, высокомерно объясняла она. Но Джейн-то с Майклом знали — никакие это не воробьи, а голуби и горлинки. Среди них были болтливые, суетливые сизые голуби-бабушки; быстрые грубоголосые голуби-дядюшки; трезвонящие «денег-нет, денег-нет» голуби-папы и бестолковые, озабоченные нежно-голубые горлицы-мамы. Так, во всяком случае, казалось Джейн и Майклу.

Птицы кружили и кружили над головой Птичницы, а когда дети подошли, вдруг шумно взмыли вверх и сели на самую макушку Святого Павла, громко гуля и не обращая на Птичницу никакого внимания.

Сегодня была очередь Майкла покупать птицам еду. Джейн покупала в прошлый раз. Он подошёл к Птичнице и протянул ей четыре полупенсовика.

— Купите птичкам обед! Всего два пенни пакет! — пропела Птичница, вложила ему в руку птичью еду и спрятала полученные монетки в складках широченной чёрной юбки.

— Если бы ваши пакеты стоили один пенс, я бы купил два, — сказал Майкл.

— Купите птичкам обед! Всего два пенни пакет! — опять прокричала Птичница, как кукушка, у которой только одна песня — «ку-ку», «ку-ку», о чём её ни спросишь.

Джейн с Майклом и Мэри Поппинс высыпали крошки на землю, и скоро птицы сначала поодиночке, потом по две, по три стали слетать с купола.

— Дура полоротая, — презрительно сказала Мэри Поппинс, когда одна голубка, клюнув крошку, тут же выпустила её из клюва.

Но остальные птицы клевали на зависть, громко воркуя, толкаясь и цокая лапками. Скоро всё было съедено подчистую — ведь воспитанные голуби ничего не оставляют. Убедившись, что больше есть нечего, голуби одним мощным, рябящим в глазах движением вспорхнули и закружились над головой Птичницы, повторяя на своём языке её бесконечную песню. Одна голубка опустилась ей на шляпку и села, поджав лапки, — точь-в-точь украшение на короне. А какой-то голубь принял новую шляпку Мэри Поппинс за розовый куст и сорвал клювом цветок.