Николай Хайтов - Змей

— Срубили? Священное дерево? — Боярин выпучил глаза, и сна сразу как не бывало. Лоб у него наморщился, брови нахмурились. — Сейчас спущусь! — сказал он и скрылся.

Немного погодя раздался звон серебряных шпор, а затем появился и сам боярин — толстопузый, с бычьей шеей, глаза налиты кровью.

— Кто посмел срубить священное дерево?! — заорал он еще издалека. — Отвечайте! Кто этот несчастный?

— Двое их — пареньки, твоя милость, — поспешил ответить Бранко. — Один сгинул, а другой — вот он... — Стражник оглянулся, чтобы указать на Витко, но того уж и след простыл. — Нету. Удрал, твоя милость...

— Они посмели прикоснуться к священному дереву! Отцов их на кол посажу, дома спалю, с виновников шкуру спущу! Созвать скорее старейшин, пускай скажут, какой нам теперь беды ждать.

Бранко свистнул два раза, и на сторожевой башне забили в барабан.

— А ты, Стелуд, — обратился Калота ко второму стражнику, — садись на коня и скачи к пещере! Погляди, вправду ли срублено священное дерево! Осмотри все вокруг. Стрел с собой прихвати! Скачи!

Боярин еще договорить не успел, а стражник уже вскочил на горячего коня и помчался во весь опор.

Толпа расступилась, давая дорогу боярским советникам. Старейшины низко поклонились Калоте, оперлись на тяжелые посохи — ждут, о чем его милость спросить соизволит. Штаны на них не то что на крестьянах — из выделанной кожи, с черными да зелеными галунами.

— Старейшины срублено священное дерево! — завопил боярин. — И я желаю знать, ведомо ли вам, что теперь будет?

Старейшины только молчат да переглядываются, кто в затылке почешет, кто в ладошку кашлянет. Наконец самый младший и самый жирный — по имени Гузка — стукнул посохом о землю и сказал:

— Мне было велено: берегите священное дерево, не то — быть беде! Вот что ведомо мне, Гузке.

— Беде-то, беде, да какой?

— Этого я не знаю. Помню, когда был я мальчишкой, под священным деревом совершались жертвоприношения. А для чего да почему — мы не спрашивали. Голова была забита другим: нет ли где дупла с пчелиным роем. Зальем дупло водой и лакомимся всласть медом. Вот о чем была наша забота. Не то что нынешняя мелюзга — ждет, пока ей кусок в рот положат...

— А что скажешь ты, Кутура? — спросил Калота.

— Я знаю, — ответил старец с самой длинной и самой белой бородой, — что в старину, когда речь заходила о священном дереве, наши деды сплевывали и шептали: «Чур меня, чур!» Только ведь спросить, чего они чурались, у меня тогда и в мыслях не было!

— Э-э, выходит, вы не больше моего знаете! — засмеялся Козел. — А ведь меня не величают старейшиной и не выдают мне из боярских закромов каждый месяц по три меры зерна только за то, что отрастил длинную бороду.

— А ну, тихо там, не то прикажу вырвать язык! — рявкнул Калота. — Кто еще из старейшин хочет говорить? Ты, дед Варадин?

— Какой я дед? — обиделся мелкорослый, кругленький Варадин. — Мне еще и ста годков не стукнуло. А насчет вопроса твоего, боярин, так ты меня про снадобья разные да травы спрашивай. Коли надо стрелу из раны вынуть, вывих вправить или грыжу — зови меня. А когда про священные деревья речь, тут деда Панакуди спрашивать надо. Он живого ужа вокруг шеи обернет и глазом не моргнет, а считать умеет даже за сто.

— Привести немедля! — распорядился Калота. Крестьяне побежали исполнять приказ, а боярин опять не доволен.

— Вы что еле ноги передвигаете, лодыри проклятые?! — кричит,— вам бы только на боку лежать, да песни распевать, а как до дела дойдет...

Не успел Калота договорить — послышался громкий конский топот, прискакал Стелуд.

— Был я у пещеры, твоя милость, — сказал он. — Дерево и впрямь срублено, а мальчишки нигде не видать. Поискал я в лесу — ни следа. Только возле дерева подобрал вот эту штуковину...

— Ну-ка, Гузка, погляди, что это такое, — приказал Калота.

— Похоже, чешуя... — ответил старейшина, разглядывая находку со всех сторон. — Ну да, рыбья чешуя, только рыбина, должно, преогромная.

— Какая еще чешуя! — вмешался Кутура. — Больше на щит похоже... А ну, дай-ка мне, Бранко, твой меч, испробуем...

Пока Бранко соображал, чего от него хотят, Кутура выхватил у него меч из ножен, размахнулся и хватъ по этой самой штуке, которую стражник в лесу нашел. Только оказалась она такой твердой, что меч отскочил.

— Вот это да! Вот это щит! — воскликнул Кутура.

А Гузка свое — никакой, мол, это не щит!

— Дед Панакуди идет! — закричали в толпе. — Дайте дорогу! Дорогу деду Панакуди!

Расступался народ, и к боярину подошел Панакуди. Старичок с виду чахлый и такой сухонький, будто его нарочно сушили. На нем. — длинная, до пят, холщевая рубаха с лыковой опояской. Панакуди не поклонился боярину, только головой кивнул. Калота нахмурился.

— Давно, старик, живешь на свете? — спросил он, а сам так и впился в старика своими глазками.

— Ась? — Панакуди прикинулся, будто не слышит, и к уху ладонь приставил.

— На свете, говорю, сколько лет живешь?

— Да кто их считал... Годков сто шестьдесят, должно, будет...

— Тогда растолкуй нам, что это такое. Боярин мигнул Бранко, и тот подал старику загадочную находку, которую Гузка принял за рыбью чешую, а Кутура — за щит.

Повертел ее Панакуди в руках, оглядел со всех сторон, ногтем поскреб и вернул стражнику.

— Змеева чешуя это, вот что! — сказал он. — У меня дома такая же есть.

У Калоты глаза на лоб полезли.

— Змеева?

— Она самая... Дед деда моего отца...

— Где же он, змей этот? — прервал его боярин.

— В пещере... Спит там с незапамятных времен. Наши деды-прадеды ходили на него войной, только одолеть никак не могли, пока не сыскалась умная голова — кто-то взял да и посадил у входа в пещеру дерево, то самое, священное. От его листьев дух идет — бог его знает какой, только усыпительный. Вот змей и заснул и с тех пор спит то ли двести лет, то ли триста...

— А что будет, ежели срубить священное дерево? — спросил Козел.

Старика даже оторопь взяла.

— Нипочем его рубить нельзя! — воскликнул он. — Еще чего не хватало.

— Да срублено оно уже, срублено! — закричал Двухбородый. — Двое дурней взяли и повалили его!

— Ну, тогда беда! Беда неминучая! Я-то отжил свое, а вот вам теперь всем горе горевать!

— Ох, хлебнем мы лиха, люди добрые! — запричитал своим скрипучим голосом Козел.

Толпа загудела, будто потревоженный пчелиный рой.

У старейшин душа в пятки ушла, стоят, переминаются. А Калота схватился за меч.

— Молчать, остолопы! — крикнул он. — Какой еще змей? Ты сам-то видал его?

— Видать — не видал, — ответил Панакуди, — а слыхать — слыхивал...

— Вот то-то, что не видал, чучело ты гороховое! А стариковских побасенок мы и сами каких только не слыхали...

Тут на дороге кто-то завопил истошным голосом: