Валентин Беспалов - Волжские сказки

— Какую награду требуешь?

И ждёт, что солдат Иван её руки потребует. А солдат Иван ус подкрутил, просит:

— Вдвоём с денщиком кольцо мы нашли, двоим и награду давай. Подели-ка ты между нами сто ударов палкой. Да так, отдай денщику любую половину. Из моей половины, ещё половину отдай. Он кольцо к тебе носил, ножки трудил. Ну, а остальное я ему и так, задаром отдаю. Я не жадный, мне и кружечка с мёдом с избытком. Невелико дело кольцо найти, когда оно прямо на виду лежало.

Обрадовалась Елена просьбе Ивана, тут же слугам приказала денщику все сто ударов отдать. За выдранного-то генерал поопасится замуж отдавать.

Увели денщика, Елена — солдату Ивану:

— Проси моей руки у генерала, за кольцо обещано.

— Куда мне генеральскую дочку! — отмахнулся солдат Иван. — И так служба тяжкая, каждый мной командует. А тут ещё и дома командир объявится.

— Не буду командовать! — плачет Елена.

А не будешь, солдаткой становись, щи да кашу варить научись. А научишься, так уж и быть, приходи ко мне на границу.

И запылил по дороге, песенку запел:

Повстречал раз медведь зайца под зиму, по плечу хлопнул.

— Чего это ты, брат, никогда ко мне в гости не заглянешь? Уж не загордился ли в новой шубе-то? Забегай, брат, запросто, медком побалуемся, яблоками похрустим, потолкуем о том, о сем. Знатно, брат, посумерничаем!

Зимой заяц бегал-бегал по лесу, промерз до костей, подумал: «Загляну к медведю, обогреюсь. А за приход не обессудит, сам приглашал потолковать о том, о сем».

Подбежал к берлоге, звал-звал медведя, а в ответ один храп. Погоревал заяц над такой незадачей, ушел.

Наступила весна. Прослышал заяц, медведь берлогу раскрыл проветрить, подумал: «Надо бы медведя поздравить с весной, да заодно потолковать о том, о сем».

Прибежал заяц к медведю, а тот головой мотает:

— Извиняй, сосед, приходи, сосед, летом, а нынче мне недосуг, сосед, есть больно охота.

Ушел заяц, оправдал медведя: «Летом приду, а то и правда медведь за долгую зиму проголодался».

Пришло лето. Прибежал заяц к медведю кафтанчик летний показать, потолковать о том, о сем. Сидел медведь на дубе, мед из дупла доставал. Завидел зайца, крикнул:

— Осенью, голова, приходи, недосуг мне, голова, нынче. Запасы к зиме коплю. Понимай, голова.

Ушел заяц, оправдал медведя: «Осенью приду, а то и правда без запасов зимой в берлоге не усидишь».

Подкралась осень. Прибежал заяц к медведю, шубу новую показать, потолковать о том, о сем, а медведь завидел зайца, крикнул:

— Приходи, кум, зимой. Урожай яблок я, кум, собираю, ни днем, ни ночью я, кум, покою не знаю.

Ушел заяц, оправдал медведя: «Зимой-то и правда лучше гостей медведю встречать. Досугу побольше».

Зимой заяц бегал-бегал по лесу, промерз до костей, подумал: «Загляну к медведю, обогреюсь. А за приход не обессудит, сам приглашал потолковать о том, о сем».

Прибежал к берлоге, звал-звал медведя, а в ответ один храп. Погоревал заяц над такой незадачей, ушел.

Повстречал раз медведь зайца под зиму. По плечу хлопнул.

— Чего это ты, брат, никогда ко мне в гости не заглянешь? Уж не загордился ли в новой-то шубе? Забегай, брат, запросто, медком побалуемся, яблоками похрустим, потолкуем о том, о сем. Знатно, брат, посумерничаем!

У сороки с утра язык так и чесался. Не могла сорока молчком жить. Скакала сорока по опушке и не знала, с кем бы ей поболтать.

Скакала-скакала и на лошадь чуть не налетела.

— А-ах, какая встреча! — застрекотала сорока, — как ты поживаешь, уважаемая лошадь? Хорошо?

Лошадь закивала головой.

Сорока в восторге подпрыгнула:

— Я так и знала! Поверь, я это знала! Очень, очень приятно, что ты живёшь хорошо! А скажи, я здорово подскакиваю?

Лошадь закивала головой.

Сорока в восторге подпрыгнула:

— Я так и знала! Поверь, я это знала! А скажи, у меня длинный хвост?

Лошадь закивала головой.

Сорока в восторге подпрыгнула:

— Я так и знала! Поверь, я это знала! Ну, будь здорова, а я дальше поскачу! Понимаешь, дела-дела!

И сорока скоком-скоком, боком-боком от лошади, довольная, что так приятно с лошадью поговорила.

А лошадь сорочьего языка не понимала, а головой кивала, слепней отгоняла.

Позвал Топтыгин мышь-землеройку и пробасил:

— Э-э, любезная, оборудуй-ка мне мою берлогу, чтоб и хозяину было приятно, и всем в округе на удивленье!

— Это мы с полным нашим, значит, удовольствием, — откашлялась мышь-землеройка, — век, твоё степенство, благодарить нас будешь.

— Ну, коли так, за мной не пропадёт, — обрадовался Топтыгин, — ты действуй, а я пока медку пособираю.

Топтыгин — в лес, мышь-землеройка — за дело.

По осени Топтыгин заявился на поляну с бочонком меда и ахнул. Перед берлогой такая дверь стоит, зажмуришься. Доски резные, гвозди золотые, гуси-лебеди вдоль и поперёк, а посерёдке серебряный замок.

Заглянул Топтыгин в берлогу, а там как было, так и есть. Ни встать, ни сесть, ни дух перевесть.

— А берлога-то? — крякнул Топтыгин. — Берлога!

— А что берлога? — засуетилась мышь-землеройка. — В берлоге твоему степенству одному сидеть, а дверь-то всякому смотреть! По двери, глядь, и чины тебе образуются.

«А что? — поостыл Топтыгин, — может, в этом и соль? Почтительнее в такую-то дверь стучать будут!»

Как-то одному умудрённому жизнью ослу взбрело в голову услужить зверям и птицам — почистить и настроить голоса. Показалось ему, что кое у кого голоса засорились, кое у кого голоса подрасстроились. Слишком дребезжат, скрипят, шипят.

Звери и птицы враз смекнули — дело подходящее. Отчего бы не иметь голос почище, позвончее. И в очередь к ослу.

Собрал осёл голоса, год чистил, два настраивал. А потом замаялся. Кому какой голос отдавать, никак не разберёт. Когда в мешок сваливал, ярлыки не привесил. А тут звери и птицы, как на грех, стали двери мастерской прощупывать. Истосковались по голосам-то за три года! Осёл разобиделся на такую неучтивость, выставил, мешок за дверь, проревел:

— Забирайте и разбирайтесь сами, раз лезете без оглядки, а с меня взятки гладки!

Звери и птицы налетели на мешок, расхватали голоса и разбежались кто куда.

Топтыгин пристроился около пня, набрал побольше воздуха, чтоб получше проверить прочищенный голос, да так со всего размаха кукарекнул, сам от изумления под пень свалился.

Патрикеевна жила недалеко от пня. Услышала она крик петуха, подскочила, кинулась к пню. Примчалась, глаза чуть не выскочили. Вместо петуха, Топтыгин кукарекает. От досады она хотела тявкнуть: «Обманщик!», а вдруг прошипела ужом: