Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно

— Ах, мой бедненький! Мой хороший! — всхлипывала она. — Видит Бог, твоя жизнь была просто прекрасна!

Она лежала, уткнувшись лицом в землю, и время от времени, вытянув ручку, нежно гладила несчастного зверька, а затем опять закрывала лицо руками и рыдала так, словно у нее сердце готово разорваться от боли.

Я испугался, что она заболеет с горя, но все же счел за благо позволить ей выплакаться. Через несколько минут, когда первый приступ отчаяния прошел, Сильвия поднялась на ноги и взглянула на меня почти спокойно, хотя по ее щекам по-прежнему струились слезы.

Я не решился заговорить с ней, а просто протянул ей руку — жест меланхолический, но красноречивый.

— Да-да, иду, — отвечала она. Тут она неожиданно опустилась на колени и поцеловала мертвого зайца, а затем уже окончательно поднялась на ноги, и мы молча зашагали прочь.

Детское горе оказалось бурным, но непродолжительным; и буквально через минуту она — уже почти привычным тоном — воскликнула:

— Постойте-ка! Я вижу несколько ежевичинок!

Вскоре наши пригоршни были полны ягод, и мы поспешили вернуться к Профессору и Бруно, которые, ожидая нашего возвращения, сидели на скамейке.

Когда мы были еще довольно далеко, Сильвия предупредила меня:

— Пожалуйста, не говорите ничего Бруно о зайце! — попросила она.

— Хорошо, дитя мое! Но отчего?

В ее глазках опять блеснули слезы, и она покачала головкой, так что я едва мог разобрать ее ответ:

— Он, он… Видите ли, он очень любит всяких безобидных зверюшек. Ну, и если… то он ужасно расстроится! А мне вовсе не хочется огорчать его.

«А как же тогда твой собственный приступ печали и жалости, бедное дитя?» — подумал я. Больше мы не проронили ни слова. Когда же мы наконец вернулись, Бруно слишком обрадовался ягодному угощению, которое мы ему принесли, и не обратил никакого внимания, что Сильвия очень печальна и даже подавлена.

— Наверное, уже поздно, Профессор? Как по-вашему? — спросил я.

— Да-да, и в самом деле, — отозвался тот. — Я должен опять открыть вам Дверь из Слоновой Кости. Вы что-то слишком загостились.

— А можно мы задержимся здесь еще капельку? — умоляюще проговорила Сильвия.

— Всего только на минутку! — добавил Бруно. Но Профессор был неумолим.

— Это и без того высокая привилегия — проходить через такую дверь, — заметил он. — Нам пора уходить. — Мы покорно направились вслед за ним к Двери из Слоновой Кости. Подойдя, он отпер дверь и знаком велел мне идти вперед.

— Вы ведь тоже пойдете со мной, верно? — обратился я к Сильвии.

— Разумеется, — отвечала она, — просто по ту сторону двери мы станем невидимыми, вот и все.

— Как бы там ни было, помните, что я жду вас, — заметил я, проходя в дверь…

— В таком случае, — отвечала Сильвия, — я думаю, картофелина тоже должна иметь право спросить, каков ваш собственный вес. Представляю себе человечка ростом с картошинку, который отказывается спорить с теми, чей вес меньше 15 стоунов! [15] Стоун — мера веса = 6,35 кг. Таким образом, 15 стоунов составляют 95,25 кг.

Я с огромным трудом собрался с мыслями.

— Право, мы несем совершеннейшую чепуху! — заметил я.

— Ну что ж, давайте вернемся к нашим баранам, — отозвалась леди Мюриэл. — Хотите еще чаю? Надеюсь, это звучит вполне здраво, не так ли?

— Боже мой, — подумал я. — Выходит, все это странное приключение заняло времени не больше, чем какая-нибудь запятая в словах леди Мюриэл! Та самая запятая, после которой почтенные грамматики советуют нам «сосчитать до одного» (у меня не было никаких сомнений, что добряк Профессор вернул для меня время назад, к той самой минутке, когда я задремал).

Но когда через несколько минут мы с Артуром откланялись и вышли, первое, что он мне сказал, была весьма странная реплика:

— Знаешь, мы пробыли у них всего каких-то минут двадцать, — заметил он, — и я только и делал, что слушал вас с леди Мюриэл. Но у меня — бог весть откуда — возникло странное чувство, словно я проговорил с ней битый час, а то и больше!

Так оно и было, подумал я: но только дело в том, что время вернулось назад, к самому началу tête-à-tête [16] Tête-à-tête (франц.) — беседа наедине. , и все, что произошло за этот промежуток, было предано забвению, а то и обратилось в ничто! Но я слишком дорожил своей репутацией психически нормального джентльмена, чтобы пускаться с ним в объяснения случившегося.

Всю обратную дорогу Артур отчего-то — я никак не мог понять причину этого — был необычно мрачен и молчалив. Это никак не связано с Эриком Линдоном, подумал я, поскольку смазливый кузен несколько дней тому назад отбыл в Лондон, увозя, по его словам, леди Мюриэл «в своем сердце»; и я был очень рад слышать Артура беседующим с леди, лишь изредка вставляя словечко или ремарку-другую. Я полагал, что сейчас он как раз должен буквально светиться от счастья и благодарить судьбу. «А может, он получил плохие вести?» — удивленно подумал я. И тут Артур, словно угадав мои мысли, вздохнул:

— Он возвращается сегодня последним поездом, — произнес он тоном человека, который не начинает разговор, а скорее продолжает его.

— Ты имеешь в виду — капитан Линдон?

— Именно. Капитан Линдон, — кивнул Артур. — Я сказал «он», потому что мы говорили о нем. Граф поведал мне, что он возвращается сегодня вечером, и завтра он рассчитывает узнать о том, получил ли Линдон патент на новый чин. Я думаю, чтобы сообщить об этом, капитану потребуется не больше дня. Он ведь понимает, как Граф беспокоится.

— Ему вполне бы могли прислать телеграмму, — заметил я. — Но это как-то не по-военному — укрываться от дурных новостей!

— Да нет, он добрый малый, — проговорил Артур, — и для меня лично было бы просто отличной новостью, если бы он получил свой патент, а заодно и приказ отправляться в поход! Я желаю ему счастья во всем — за одним-единственным исключением. Ну, спокойной ночи! (Мы подошли к дверям нашего домика.) Боюсь, сегодня я не смогу составить тебе компанию: мне хочется побыть одному.

Увы, назавтра мало что изменилось. Артур заявил, что Общество вполне обойдется и без него, и мне пришлось отправиться на послеобеденную прогулку в гордом одиночестве. Я зашагал по дороге к станции и на развилке, где с нею сходится дорога от Дворца, остановился, еще издали увидев своих друзей, по-видимому направлявшихся в ту же сторону.

— Позвольте присоединиться к вам, — проговорил Граф после того, как я обменялся приветствиями с ним, леди Мюриэл и капитаном Линдоном. — Этот неугомонный молодой джентльмен с минуты на минуту ждет телеграмму, вот мы и идем все вместе на станцию, чтобы получить ее.