Автор Неизвестен - Сказки народов мира; Тысяча и одна ночь

К XII–XIII векам относится каирская редакция, которая впитала в себя сюжеты египетского происхождения. В это же время свод получил наименование «Тысяча и одна ночь». Число «тысяча и один» сначала воспринималось как неопределенное множество («очень, очень много»), но потом его стали понимать буквально, и составители стремились дополнить свод различными произведениями, с тем чтобы «ночей», во время которых рассказывались сказки, было именно тысяча и одна.

В дальнейшем на протяжении нескольких столетий «Тысяча и одна ночь» пополнялась и видоизменялась.

Известно, что этот гигантский свод еще в ранней редакции был заключен в литературную «рамку»: сказкам предпослан рассказ о том, что царь Шахрияр каждый день брал себе в жены девушку, а наутро повелевал ее казнить. Наконец его женой стала Шахразада, которая начала рассказывать царю сказку, рассказывала до утра и остановилась на самом интересном месте. Царь решил отсрочить казнь Шахразады, чтобы дослушать сказку. И так продолжалось тысячу и одну ночь. После чего окончательно очарованный царь даровал жизнь своей жене. Но это уже заключительный рассказ свода. По другой версии, более банальной, царю к этому времени просто надоело слушать сказки, да к тому же он успел привязаться к Шахразаде.

Принцип «рамки» явно восходит к древнеиндийской повествовательной традиции, где прием обрамления был обычным.

«Тысяча и одна ночь» — это свод очень разнохарактерных повествований даже в том, что касается их жанровой принадлежности: они отнюдь не все сказки.

Но и в тех повествованиях, основой которых является волшебная сказка, дается так много конкретного материала о реальной жизни арабского средневекового города и нравах его жителей, что по ним создаются специальные научные исследования о городе тех времен. Недаром такой проницательный критик, как В. Г. Белинский, отмечал: «Никакие описания путешественников не дадут вам такого верного, такого живого изображения нравов и условий общественной и семейной жизни мусульманского Востока, как «Тысяча и одна ночь».

Каждый, кто читал этот свод, помнит феерию выдумки, изобретательность авторов-рассказчиков, умеющих удивить и увлечь читателя неожиданными поворотами сюжета, вмешательством волшебных сил и случая. Причем неизменно в конце торжествует справедливость, а порок оказывается наказанным.

Два повествования, которые приведены в этой книге, принадлежат к волшебным сказкам. Это «Аладдин и волшебная лампа» и «Сказка о рыбаке». В них действуют волшебники, демоны-великаны — джинны, без которых повествование здесь было бы немыслимо. Но вот «Али-Баба и сорок разбойников» — скорее новелла, в которой волшебное начало не играет особой роли. Правда, Али-Баба, для того чтобы войти в пещеру с сокровищами, произносит волшебное заклинание, но, в сущности, можно было бы обойтись без этих слов — ход сюжета не изменился бы. В этой новелле, однако, использован известный в сказках всех народов мотив враждебности старшего жадного брата и младшего доброго, которому достается в конце концов богатство и счастье.

«Синдбад-мореход» при всей той фантастике, игре воображения, которая пленяет читателя и слушателя, надолго западает в его память, восходит не к сказочному фольклору, а к различным средневековым географическим сочинениям, живописавшим необычайные приключения и необыкновенные страны.

Выдающийся русский исследователь литературы и фольклора академик А. Н. Веселовский говорил, что перед европейским читателем благодаря «Тысяче и одной ночи» открылся особый мир, одновременно знакомый и незнакомый, фантастический и реальный. Читатель увидел те же образы, что и в народной сказке, но окутанные теплом и ароматом Востока. «Те же феи и волшебники, — писал ученый, — и джинны и окаменелые города, но все это в грандиозных размерах, перерастающих воображение и вместе с тем мирящихся с реальностью; миры демонов и людей так слились, что между ними нельзя провести границ: каждый шаг в области действительности может увлечь вас к магнитной горе, у которой погибнет ваш корабль, или во власть демона-великана, когда-то заключенного в медный сосуд… И эта чересполосица фантастического и реального не только не изумляет вас, а кажется естественною: так просто вращаются в ней действующие лица».

Яркие типажи изображены на страницах «Тысячи и одной ночи». Принадлежат они к разным социальным слоям и сословиям средневекового арабского общества. Симпатии авторов-рассказчиков обращены к людям простым, бедным, неродовитым — Аладдину, Али-Бабе, бедному рыбаку. Явное сочувствие достается и на долю отважного морехода купца Синдбада, для которого цель путешествия не только в том, чтобы получить барыш (хотя и этого он, конечно, при случае не упускает), а в том, чтобы увидеть диковинные страны, испытать необычайные приключения.

Многие и многие поколения читателей радуют сказки «Тысячи и одной ночи». Они будят любознательность, интерес к другим народам, особенно народам Востока, и их культуре, сближают людей разных стран света. Они учат добру и справедливости.

* * *

Составители сборника, который ты держишь в руках, читатель, старались из огромного богатства мирового сказочного фольклора отобрать наиболее цельные, идейно и художественно значимые произведения, представить в книге различные виды сказок. Конечно, нам очень хотелось донести, по мере возможности, интонации сказочников, сохранить в переводе образность их речи — иными словами, «аромат подлинника». Насколько это удалось, судить тебе. В этой книге лишь малая часть сказочного эпоса народов мира, собранного трудом ученых, писателей, энтузиастов. Но и она как капля воды, в которой отражается целый океан.

Н. И. Никулин

В одном большом доме жил кот, а в доме было много мышей. Кот ловил мышей, ел их и жил привольно. Прошло много времени, кот постарел, и трудно ему стало ловить мышей. Думал он, думал, как быть, и, наконец, придумал. Созвал мышей и говорит:

— Мыши, мыши, вот зачем я позвал вас. Сознаюсь, худо я жил и вас обижал. Стыдно мне, хочу перемениться. Не стану вас трогать. Бегайте себе на воле, а меня не бойтесь. Требую от вас одного: каждый день дважды проходите мимо меня одна за другой и кланяйтесь мне, а я вас не трону.

Обрадовались мыши, что не будет их трогать кот, и на радостях согласились. Уселся кот в углу, и стали мыши одна за другой проходить мимо него; проходят и кланяются ему. А кот сидит смирно.