Игорь Малышев - Лис

Бес побывал вместе с Останцем в болотах, скрытый наполовину стоялой водой, когда на его вершине сохла ряска, грелись лягушки да ползали тритоны с толстыми хвостами. Скользкая тина окутывала его бока, блестящие бронзовые рыбки, дотронувшись до него хвостиками, убегали врассыпную. Болота высыхали, сменялись влажными лугами, лесами, пока, наконец, все не стало таким, каким было сейчас.

Лис проделал с камнем все его путешествия от ревущего океана до спокойного течения Ягодной Рясы, и только тогда ему захотелось выйти из плавного хода истории, рассказанной глубоким голосом, и очутиться на ярком солнышке рядом с Мухомором. Лис сделал усилие, словно пытаясь всплыть, с трудом, как после долгого сна, открыл глаза.

Мысли его одеревенели, он попытался пошевелиться и не смог. Все в нем затекло и отказывалось слушаться. Потихоньку, палец за пальцем, сустав за суставом, бес размял тело и огляделся. По небу ползли тучи, дул неприятный холодный ветер. За деревьями исчезала спина священника, идущего по колено в папоротнике. На серой рясе выделялись заплатки из рыбьей кожи, перьев и меха. Мухомора нигде видно не было. Лис пожал плечами: «а ведь сказал, что здесь будет», — и пошел в лес искать его.

Бес полдня носился по лесу, разыскивая лешего, и нашел его разговаривающим с попом.

— А вот и он, болтун наш. Ну, как с камнем поговорилось? — обратился к нему человек.

— Во-первых, здравствуйте, святой отец, — важно начал вежливый Лис.

— Вот те на, сегодня я с ним полдня проторчал, а теперь еще и здоровайся, — удивился тот.

Лис, не разобрав, что он имел в виду, продолжил.

— Во-вторых поговорили мы справно и с пользой.

— Уши бы тебе надрать за эту пользу, чтоб впредь не лез, куда не следует, — накинулся на него поп.

— Что это вы, святой отец, нападаете на меня, точно комар с голоду. Так и норовите уколоть побольнее.

— Ах ты, стручок гороховый, обзываться!..

Священник, смеясь, замахнулся на него своим посохом, отчего Лис с визгом взлетел на ближайшее дерево и закаркал оттуда весенней галкой.

— Да погодите вы, — пробормотал Мухомор, похожий на большого кота с зеленоватым отливом на шерсти.

— Этот путешественник ведь еще ничего не знает, — сказал он, облизывая лапу.

— Ой, Мухомор, что это ты не ко времени изменился? Полнолуние только через неделю будет, — вытаращился на него Лис.

— Полнолуние, Лисенок, три дня назад было.

Лис в волнении забегал по ветке дерева.

— Это, что ж, я десять дней там просидел?

Кот недовольно фыркнул.

— Если бы десять дней, — всплеснул руками человек, — три года.

Бес остановился посреди ветки и, словно подстреленный, свалился вниз. Полежал без движения, потом спросил.

— Что-то я глухой стал. Плохо расслышал.

— Три года, — хором повторили поп и леший.

Лис, как смуглая молния, заметался по округе. Он в мгновение ока взбирался на самые высокие деревья, бросался оттуда вниз, подлетая к земле, цеплялся за ветки других деревьев, снова взлетал и падал. Он прекрасно понял, что над ним не шутят, и все же, когда утомился, просительно сказал:

— Шутите?

Его друзья, не шевелясь, глядели на него.

Вечером, когда они сидели у костра вместе с подошедшим Коростелем, Мухомор начал рассказывать.

— Я не знаю, что такое время. Я знаю только, что все его чувствуют, и чувствуют по-разному. Оттого и живут все по-разному. Одни быстро, другие не торопясь. Для тебя, Лис, время, что муравьи под мышками. Оно тебя покусывает, вот ты и носишься, как оголтелый, только пятки сверкают. А камням торопиться некуда. Для них год, что для нас день. И для воды, и для земли, то же самое. Весной солнце их прогрело, будто утро наступило. Осенью холодать стало — вечер пришел. Такими их Странник из колодца достал. Ты, когда с Останцем говорить начал, стал по его времени жить, по времени камня. Я с тобой в первый день до вечера просидел, потом «будить» принялся, а ты не «просыпаешься». Сидишь твердый, как будто сам из камня. Я за Коростелем: «Смотри теперь ты за ним, ты ведь всех надоумил, что Останец живой». Он согласился.

Коростель, до того молчавший, одобрительно угукнул.

— Так мы месяц возле тебя дежурили. Белок отгоняли, крыс. Всем охота было тебя погрызть. Хоть и не знали, очнешься ли ты, но стеречь стерегли. Через месяц человек пришел, — он кивнул в сторону священника, — тоже решил тебя охранять. Нам полегче стало.

Он замолчал, и за него закончил Мухомор.

— Зимой трудно было. Уж очень волкам попробовать тебя хотелось. Три года так прожили, уж отчаялись тебя живым увидеть. А сегодня я сплю, поп пришел. Разбудил меня, говорит: «очнулся Лис!», жди в гости. И точно, глядим, ты бежишь. Веселый такой.

Мухомор умолк и подвел итог сказанному.

— Ты больше так не делай. Никогда ведь не знаешь, отчего твои земляные собаки проснутся.

Земляные собаки появлялись в лесу очень редко. Никто из лесного народца сам не умирал, просто в определенный час из земли вылезали псы, и начиналась охота. Говорили, что у каждого есть свои собаки, они спят и ждут своего часа. А когда он наступает, они выходят и утаскивают своего хозяина под землю, как верные друзья отводят домой загулявшего товарища. Когда приходит такой момент, никто не знал, но известно было, что излишнее любопытство — верный способ скрыться под корнями деревьев. Некоторые вещи лесной народ знать не должен. Все на секунду притихли от страшного напоминания и вздрогнули, когда Лис радостно заголосил в высокое звездное небо над головой.

— А-а-а-а, — крик полетел к звездам и, отразившись от них, вернулся эхом к веселящемуся бесу и его друзьям. Лис бросился на Коростеля, зацепил кота-Мухомора, и они сплелись в клубок из кожи, шерсти и перьев. Клубок катался, хохоча и мяукая, меж деревьев, временами стукаясь о них так, что сверху сыпались сухие ветки. Потом он исчез в темноте, за кругом света костра. Священник улыбнулся в густую бороду, подкинул в огонь дров. Издалека еще долго доносился отчаянно веселый крик Лиса, отражающийся от высокого купола неба.

— А-а-а-а…

Времена года сменялись, догоняя друг друга и тут же забывая об этом. Лис гонял где-то по лесным перепутьям до тяжкой вечерней одури, когда он валился под дерево и засыпал, обняв ствол, словно лучшего друга. Священник старел, но дряхлость не спешила вцепиться в него своими когтями, высасывая силы, и будто в насмешку оставляя мелкие крохи жизни. Каждое утро старик, усадив на плечо Ветра, шел бродить по лесу. Если дело было летом, по пути он собирал травы, ягоды, грибы и коренья или сухой хворост для печи, если была зима. Шапки он не носил, ее заменяла копна густых волос с проседью. На нем была все та же старая ряса, оставшаяся от жизни с людьми. От долгой носки во многих местах она прохудилась, и он заштопал прорехи тем, что было под рукой — рыбьей кожей, заячьим мехом, широкими перьями птиц. Он ходил все так же опираясь на тяжелый посох, которым было так удобно сбивать яблоки и ходить через снега и болота.