Туве Янссон - Опасный канун

И тут, когда ему стало совсем невмоготу, перед ними открылась прогалина. Посреди стояла маленькая избушка — труба и столбы калитки были увиты гирляндами из увядших листьев.

Снусмумрик, едва держась на подкашивающихся ногах, прошёл к двери избушки, постучался и стал ждать.

Никто не открывал.

Он опять постучался. Никакого ответа. Тогда он распахнул дверь и вошёл в избушку. Дома никого не было. На столе стояли увядшие цветы давно остановившиеся часы. Он отстранил от себя детей и подошёл к холодному очагу. На нём лежала оладья. Он прошёл в чулан. Малыши безмолвно следили за ним глазами.

Некоторое время всё было тихо. Потом Снусмумрик вернулся с бочонком бобов и поставил его на стол.

— Теперь вы будете есть бобы, пока не станете поперёк себя шире, — сказал он. — Потому что мы ненадолго остановимся тут и успокоимся, и я узнаю, как зовут каждого. Зажгите мне трубку!

Малыши, как один, бросились зажигать трубку.

Немного погодя в очаге уже горел огонь, все платьица и штанишки висели для просушки. Посреди стола стояло большое блюдо дымящихся бобов, а снаружи, с монотонно серого неба, лил дождь.

Они слушали, как капли шелестят по крыше и в очаге потрескивают дрова.

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил Снусмумрик. — Кто хочет играть в песочнице?

Дети леса посмотрели на него и засмеялись.

Затем они налегли на коричневые бобы Филифьонки.

Сама же Филифьонка сидела под арестом за вызывающее поведение и не подозревала, что у неё гости.

Шла генеральная репетиция пьесы Муми-папы, и все лампы горели, хотя до вечера было далеко.

За обещание получить бесплатные билеты на премьеру бобры поставили театр на почти ровный киль, но сцена всё равно имела лёгкий наклон, и это пусть не сильно, но всё же давало себя знать.

Перед сценой висел занавес, красный и таинственный, перед ним покачивалась на волнах маленькая флотилия лодок с любопытствующими. Они ждали уже с восхода солнца и захватили с собой обед, ведь генеральные репетиции всегда тянутся бесконечно долго.

— Мама, а что это такое — генеральная репетиция? — спросил один ежонок в одной из лодок.

— Это когда тренируются в самый последний раз, чтобы быть в полной уверенности, что всё сделано так, как надо, — объяснила ежиха. — Завтра будут играть пьесу по-настоящему, и тогда нужно будет платить за просмотр. А сегодня просмотр бесплатный, для бедняков вроде нас с тобой.

Но за занавесом отнюдь не были уверены в том, что всё сделано так, как надо. Муми-папа сидел и переписывал пьесу.

Миса плакала.

— Мы же сказали, что хотим умереть в конце обе! — заявила дочь Мимлы. — Почему только её должен съесть лев? Невесты льва, сказали мы. Помнишь?

— Хорошо, хорошо, — нервничая, отозвался Муми-папа. — Лев съест тебя, потом Мису. Только не мешайте мне, я стараюсь выдерживать гекзаметр!

— А как обстоит дело с родством? — озабоченно спросила Муми-мама. — Вчера дочь Мимлы была замужем за твоим отлучившимся сыном. А теперь за ним замужем Миса, а я её мама? А дочь Мимлы незамужняя?

— Я не хочу быть незамужней, — быстро вставила дочь Мимлы.

— Они должны быть сёстрами! — в отчаянии воскликнул Муми-папа. — Стало быть, дочь Мимлы твоя невестка. То бишь моя невестка. То бишь твоя тётка.

— Так не пойдёт, — сказал Хомса. — Если Муми-мама — твоя жена, то твоя невестка не может быть её тёткой.

— А не всё равно! — сказал Муми-папа. — Не получается пьесы!

— Не волнуйтесь, — сказала Эмма с удивительным пониманием. — Всё устроится. В конце концов публика ходит в театр не для того, чтобы что-то уразуметь.

— Эмуля, дорогая, — сказала Муми-мама. — Платье для меня слишком тесное… Всё время лопается на спине.

— Запомните, — сказала Эмма с полным ртом английских булавок, — не следует радоваться, когда она войдёт и скажет, что её сын осквернил свою душу ложью!

— Хорошо, обещаю быть унылой, — сказала Муми-мама.

Миса читала свою роль. Внезапно она отбросила бумагу и крикнула:

— Это слишком весело! Это мне вовсе не подходит!

— Тихо, Миса, — строго сказала Эмма. — Начинаем. Освещение готово?

Хомса зажёг жёлтый прожектор.

— Красный! Красный! — крикнула дочь Мимлы. — Мой выход — при красном свете! Почему он все время даёт не тот свет?

— Все так делают, — хладнокровно заметила Эмма. — Вы готовы?

— Я не знаю своей роли, — пробормотал Муми-папа в полнейшей панике. — Я не помню ни единого слова!

Эмма похлопала его по плечу…

— Это тоже так полагается, — сказала она. — все в точности так, как и должно быть на генеральной репетиции.

Она три раза топнула в пол сцены, и снаружи у лодок наступила полная тишина. С радостной дрожью во всем своём старом теле она подняла занавес.

Удивлённый шёпот донёсся со стороны малочисленных зрителей.

Большинство из них никогда прежде не бывали в театре.

Они увидели скалистый пейзаж при красном освещении. Чуть правее зеркального шкафа (который был задрапирован чёрным покрывалом) сидела дочь Мимлы в тюлевой юбке и с венком из бумажных цветов на узле волос.

Некоторое время она с интересом смотрела на зрителей внизу у рампы, потом начала непринуждённой скороговоркой:

Тут из-за кулис вдруг послышался, певуче и звонко, голос Эммы:

Затем слева вышел Муми-папа в небрежно накинутом плаще, повернулся лицом к публике и дрожащим голосом продекламировал:

Муми-папа заметил, что прочёл неверно, и поправился:

Муми-мама высунулась из-за кулис и прошептала:

— Так ли? Должна ль мне корону отдать сестрица невестки?

— Да, да, да, — сказал Муми-папа. — Через это я перескакиваю.

Он сделал шаг в сторону дочери Мимлы — она пряталась за зеркальным шкафом — и сказал:

— Вострепещи, о неверная мимла, и слушай, как ужасный лев в ярости сотрясает свою клетку и рычит от голода на луну!