Веркор - Сказки для горчичников

Но время проходило, a ответа не было. И вот, когда она проезжала под ветвями необъятной ели, огромной, как крепостная башня, и такой высокий, что ее верхушка терялась в облаках, вдруг, точно из-под земли, раздался оглушительный голос:

— Кто здесь осмелился оскорблять меня?

Батильда остановила коня и, подняв глаза, увидела между громадными ветвями нечто напоминающее зеленую бороду — вокруг черного дупла, похожего на рот.

— Хранитель! — воскликнула она. — Я не хотела тебя оскорбить. У меня к тебе всего лишь смиренная просьба. Мне кажется, ты совершил две ошибки…

— Я? — удивился голос.

— Во-первых, ты из-за пустяка целых сто лет продержал в пещере бедного юношу, вина которого невелика…

Батильду прервал громовой хохот.

— Во-первых, он там пробыл не сто лет, а всего сто минут. Это я сделал так, чтобы каждая минута казалась ему годом. Я наказал его ему же на пользу: пусть учится думать прежде, чем говорить, и не утверждает того, чего не знает. Выходит, я был прав, и он уже начал исправляться. А во-вторых?

— Во-вторых, — продолжала Батильда, — другой юноша спас его. В награду за это ты обещал исполнить одно его желание. Юноша слеп, но ничего не попросил для себя. Ты не должен был его слушать. Ты обязан был вернуть ему зрение.

— Что же он пожелал? — спросил голос.

— Это не столь важно, — ответила Батильда.

Вновь раздался хохот.

— Как будто я не знаю, что он попросил наделить тебя слухом! Теперь ты слышишь. Так неужели ты по-прежнему несчастна?

— Да, — сказала Батильда, — я была счастлива, но с тех пор, как увидела Жоффруа и услышала его голос, жить мне стало горше прежнего.

Хранитель Ломского леса был суров, но сердце у него, как водится, было доброе и горе Батильды его растрогало. И он решил испытать ее.

— Согласилась бы ты снова оглохнуть, чтобы Жоффруа прозрел?

— Да! — без колебаний ответила девушка.

— Что ж, храбрости тебе не занимать! Если так, срежь кусочек коры с моего ствола. Не опасайся, ты не причинишь мне вреда. Возьми кору с собой. Свари на меду бруснику, терн и дикую малину. Затем брось туда кору и снова все провари. Дай это питье слепому, и выпей вместе с ним сама. Всей душой пожелай, чтобы к нему вернулось зрение. Тогда он прозреет, а ты снова оглохнешь.

— Я все сделаю, — сказала Батильда, — однако разреши возразить: так будет несправедливо.

— Почему?

— Ведь если я опять оглохну, получится, что ты не исполнил желание Жоффруа.

— Верно, — ответил голос, — но тут я бессилен. Я всего-навсего хранитель этого леса, скромный подданный Хранителя Всех Лесов; мои возможности ограничены: я могу исполнить только одно желание в награду за одни мужественный поступок. И если ты хочешь, чтобы Жоффруа прозрел, а ты слышала бы по-прежнему, нужен еще один, третий, смельчак, готовый пожертвовать всем ради вас обоих. Иначе ничего не выйдет.

Конечно, для бедной Батильды такое условие было слишком жестоким, но куда невыносимее сознавать, что она слышит ценой слепоты Жоффруа! Девушка приблизилась к еловому стволу и срезала с него кусочек коры.

— Так, — раздался голос. — Теперь запомни: я могу исполнять желания в награду лишь за бескорыстные поступки. В противном случае любое желание обернется против того, кто его загадает. Берегись: если в последний миг ты отступишь, заколеблешься или в глубине души пожалеешь о затеянном, ты рискуешь навлечь большую беду и на Жоффруа, и на себя. Так что подумай хорошенько! А теперь прощай и будь отважна.

Это мрачное предостережение повергло Батильду в дрожь, но, полная решимости, она отправилась в замок, собирая по дороге бруснику, терн и малину. Тотчас по возвращении она сварила на меду ягоды и кусочек еловой коры. Питье было готово. Теперь осталось самое трудное: дать его выпить Жоффруа и одновременно выпить самой.

Батильда вспомнила, что иногда, в перерывах между песнями, юный певец пил воду, чтобы голос звучал лучше. Первым делом следовало уговорить мать еще раз посетить замок Жоффруа — это не составило большого труда. Разумеется, свой план Батильда хранила в тайне от матери, которая воспротивилась бы ему всеми силами.

И вдруг, когда они уже ехали к замку, та спросила:

— Что за серебряный кувшинчик у тебя на поясе?

— Брусничная вода, — ответила Батильда. — Прошлый раз было душно, а мне так хотелось пить!

— Это ты хорошо придумала, — одобрила мать. — Дашь и мне немного!

Бедняжка Батильда совсем опечалилась: она не могла отказать матери, но если бы та выпила напиток одновременно с ней и Жоффруа, к чему бы это привело? Вдруг бы она, ее матушка, ослепла или оглохла? Всю оставшуюся дорогу девушка трепетала от страха, еще и еще раз спрашивая себя, как поступить, и с ужасом чувствуя, что мужество ее покидает.

Тем не менее она все думала и думала, пока наконец не нашла верный, как ей показалось, способ избавить мать от страшного риска. Для этого и для того, чтобы ей самой выпить одновременно с Жоффруа хотя бы глоток напитка, нужен был сообщник. Батильда выбрала на эту роль славного Изамбера, которого надеялась вновь повстречать в замке. И впрямь, к ее большой радости, с первого же взгляда она заприметила его в толпе приглашенных. Она незаметно подозвала юношу и, тихо поведав ему о встрече с хранителем Ломского леса, поделилась своим планом; Изамбер взволнованно обещал сделать все, о чем она просит. Да только не признался, что, пока она рассказывала, он и сам кое-что надумал…

Батильда увидела, как Изамбер наливает приготовленное ею питье в кубок, предназначенный для Жоффруа. Затем он принес еще два кубка — один для нее, другой для ее матери. Но девушка не заметила четвертый кубок, который Изамбер приготовил для себя.

Вскоре появился Жоффруа. Он почтительно приветствовал собравшихся и запел, аккомпанируя себе на цитре. Батильда почувствовала, что мужество опять ее покидает. Она подумала: «Вот чудесный голос, который я никогда больше не услышу!..» Ей стало совсем не по себе, и она чуть не вылила вон брусничный напиток.

Это было бы ужасно. Хранитель Ломского леса предупреждал: если она в последний миг начнет колебаться, ее желание не исполнится, а их обоих, ее и Жоффруа, постигнет страшное несчастье. Между тем юноша уже спел три-четыре песни, все горячо аплодировали, и певец протянул руку к наполненному кубку. Батильда сказала себе, что, если она со всей решимостью не выпьет сейчас вместе с ним, Жоффруа до конца своих дней не увидит солнечного света. Силы к ней вернулись. Твердой рукой она плеснула из кувшинчика в свой пустой кубок и в кубок матери, который та ей протянула. Жоффруа поднес кубок к приоткрытым губам. Девушка повторила его движение. В тот же миг сзади, как было условлено, резко поднялся Изамбер и неловко, словно невзначай, толкнул мать Батильды; кубок ее накренился и напиток полился на пол. Тут и произошло то, что задумал Изамбер, не предупредив Батильду: проворно и на этот раз очень ловко он подставил свой кубок, так что ни капли напитка не пропало, и, не мешкая, поднес его к губам. Жоффруа пригубил свой кубок. Батильда одновременно с ним отпила глоток и, собрав все силы, сказала про себя: «Пусть я снова оглохну, но Жоффруа прозреет!» В то же время благородный Изамбер осушил свой кубок и прошептал: «Да минует горе прекрасную Батильлду! Я готов оглохнуть, чтобы слух не покинул ее!» И оба застыли в томительном ожидании.