Александр Дюма - Сказки

Пьер подошел и стал свидетелем сцены соблазнительнейшей удовлетворенности, равной которой не было ничего на белом свете.

Воплощением этого блаженства была жирная свинья. Глаза ее были полузакрыты, а хвост и уши шевелились ровно столько, сколько требовалось для отпугивания мух.

— Ах ты, боже мой! — воскликнул Пьер. — И как это я до сих пор об этом не подумал?! Честное слово — вот истинно счастливое существо!.. Или я ни в чем не разбираюсь… Оно имеет обильную пищу, совершенно не заботясь о том, как ее добывают. Спит оно вволю. Подвижность ушей и хвоста позволяет ему отгонять мух даже во сне! Где яйцо, госпожа гусыня? Давайте-ка его сюда!

Мы уже знаем, что Пьеру было достаточно лишь протянуть руку, чтобы найти очередное волшебное яйцо. И он расколол его.

И моргнуть он не успел, как оказался лежащим на свежей соломенной подстилке с полным до краев корытом возле самого рыла.

Первое же, что ощутил Пьер, было чувство бесконечного блаженства! Он сладко потянулся под ласковым солнцем, с наслаждением схрумкал несколько яблок, упавших с соседской яблони, и предался тому прелестному состоянию дремы, что соблазнило его минуту назад.

Однако, едва Пьер погрузился в дивное состояние полусна, как вдруг какой-то малосимпатичный тип бесцеремонно вошел в хлев и принялся совать ему под бока пальцы, чтобы проверить качество мяса и толщину сала.

Это было тем более неприятно, что Пьер, в бытность человеком, очень не любил щекотки. Поэтому он и попытался было сказать непрошеному гостю: «Эй, вы! Что вы делаете? Это не только неприлично, но и весьма неприятно! Если я стал свиньей, это не значит, что я стал бесчувственным! Оставьте меня в покое!»

Но совершенно равнодушный к переживаниям Пьера, человек продолжал ощупывать его в самых интимных местах. По всей вероятности, колбасник, — а это был именно он, дорогие дети! — был удовлетворен результатами обследования. Во всяком случае, мурлыча себе под нос что-то веселенькое, он закатал рукава, как это делают мясники, принимаясь за работу, и вытянул из-за пояса нож.

Поскольку работа эта, как догадался Пьер-поросенок, непосредственно касалась его персоны, он открыл один глаз и насторожился, чтобы не оказаться застигнутым врасплох. Но человек не обращал на возросшее беспокойство свиньи никакого внимания и, взяв свое оружие в зубы, схватил Пьера за ухо и за ногу, перевернул его и зажал между колен. Затем мясник стал ощупывать шею Пьера, ища нужную точку. Найдя, он нажал на нее большим пальцем и взял нож в руку.

Пьер сообразил, что, если промедлить и не открыть колбаснику, кем он является на самом деле, тот его заколет. Разинув пасть, он крикнул, стараясь произносить слова как можно членораздельнее:

— Эй! Животное! Я не поросенок!

Колбасник выронил нож. Колени его задрожали, он выпустил нашего героя. На четвереньках отползши к выходу, бедняга вскочил и, подгоняемый ужасом, бросился наутек.

Пьер поднял нож своими, уже снова человечьими, руками и кинулся вслед за обидчиком, решив познакомить его самого с остротой лезвия.

Тот обернулся и, завидев свиноголовое чудовище — а голова Пьера действительно запаздывала с превращением! — закричал дурным голосом и прыгнул в реку, где чуть было не захлебнулся. Выбирался он из нее так суматошно и смешно, что окончательно возвратившийся в человеческий облик Пьер покатывался со смеху и даже выронил нож, поскольку руками приходилось подпирать бока, как всегда поступают во время приступа хохота.

Продолжая смеяться, Пьер вошел в свой дом. Не привыкшая к такому состоянию хозяина, гусыня спросила, что развеселило его. И парень с удовольствием рассказал своей приятельнице историю с колбасником…

Вечером был устроен ужин, как говорят дипломаты, тет-а-тет, то есть на двоих.

За десертом, пребывая в отличном настроении, Пьер заявил сотрапезнице:

— Госпожа гусыня, мне до смерти надоели все эти птицы, рыбы и прочие животные, и в следующий раз я желал бы стать кем-нибудь красивым… Прошу вас как друга: посоветуйте, ради Бога, как сделать, чтобы мои пожелания не заканчивались неприятностями?

— Не знаю, — честно призналась гусыня. — Кстати, мэтр Пьер, вы, должно быть, обратили внимание на то, что чем меньше остается яиц, тем медленнее протекает превращение?

— Да-да!.. Я в самом деле заметил, что метаморфозы — будь то превращение в кого-либо или же возвращение в человеческий облик — происходит все труднее… Ну да ладно… Что вы думаете, госпожа гусыня, о бабочках? Я полагаю, быть бабочкой легко и красиво. Невелик труд порхать от цветка к цветку. К тому же, у бабочек прелестные ложа: они спят, как правило, в кустах роз или среди лилий… Ну так что скажете, к примеру, о махаоне?.. Жить я буду в своем саду, который же вдобавок стану украшать своей персоной!

— Ей-богу! — ответила птица, начинавшая побаиваться ответственности за даваемые советы. — Я считаю, мэтр Пьер, что вам следует действовать исключительно по собственному усмотрению. Что до меня… я совершенно не хочу больше вмешиваться в ваши дела…

Но, как мы говорили, дорогие дети, когда Пьеру что-нибудь взбредало в голову, то выбить из нее это уже было невозможно… И вот наш герой взял предпоследнее яйцо и без долгих колебаний разбил, пожелав стать самой красивой бабочкой.

Пьер сидел на хромом табурете, а гусыня стояла перед ним.

— Ах! — воскликнула она. — У вас отрастают усики! А вот и лапки! И крылышки!.. Ах, какие красивые!..

Но лицо парня исказила страшная гримаса.

— Вам больно? — участливо спросила птица.

— Мне страшно плохо, — отвечал Пьер. — Ой, как больно в груди! О-ля-ля!.. Как ломит спину! О мои руки! О мои ноги! О моя…

Тут он замолчал. Гусыня так и не узнала, что еще собирался сказать о своих ощущениях ее хозяин. Голова его превратилась в головку бабочки, и говорить ему уже было трудно.

Превращение, впрочем, вскоре закончилось. Тело Пьера стало обрастать пушком. И вот он уже был не Пьер-крестьянский парень, а сине-желто-черная бабочка, именуемая махаоном.

Окно было открыто. Вылетев на улицу, Пьер какое-то время порезвился в лучах летнего солнца, затем перелетел через крышу и очутился в саду.

Гусыня, знавшая, что он намеревался поселиться именно здесь, уже ждала его. Махаон стал порхать над ней, хотя краснолапая была далеко не цветок.

— Ах, как прелестно! — восклицал Пьер. — Ах! Какая чудесная жизнь! Как приятно парить в воздухе, пить росу, питаться медом и ароматами. Я больше не человек. И даже не бабочка! Я божество!

— Однако, мэтр Пьер, кое-что вам забывать не следовало бы, — проговорила старая гусыня. — Конечно, ваше существование приятно! Но имейте в виду: оно будет недолгим, потому что бабочки, насколько мне известно, относятся к племени эфемеров, то есть существ быстроисчезающих. Так что у вас всего один день жизни. Сутки… не больше. Разумеется, счастье не измеряется в единицах времени, и можно двадцать четыре часа прожить счастливее, нежели восемьдесят лет.