Александр Дюма - Сказки

— О говорите, говорите, батюшка! — воскликнула девушка. — Может, вам удастся заплакать!

С обреченным видом граф покачал головой и промолвил:

— Я хочу рассказать тебе, как случилось, что Господь лишил меня слез… Слушай же…

«Дед мой был жестоким человеком и за пятьдесят лет жизни не пожалел ни одного несчастного. Сам он отличался отменным здоровьем. Богатства его были несметными. „Болезнь, — говорил дед, — это плод воображения, а нищета — результат беспорядка“. Когда ему сообщали, что такой-то заболел, он отвечал, что тот навлек на себя болезнь либо беспорядочной жизнью, либо неправильным питанием. Так что ни бедняк, ни хворый не вызывали у него жалости и не могли рассчитывать на его помощь.

Хуже того, сам вид несчастных был ненавистен деду, а слезы доводили его чуть ли не до бешенства.

Однажды ему сказали, что в округе появился волк, и что зверь наделал уже немало бед: зарезал несколько овец и лошадей, покалечил кое-кого из крестьян. И тогда, скорее из нежелания слышать жалобы и видеть пострадавших, чем из милосердия, дед решил изгнать из своих земель разорявшее их чудовище.

Он созвал соседей, и охотники пошли в лес. Ночью одному ловкому егерю удалось найти логово волка. Зверя обложили, охота началась.

Волк вырвался из кольца и побежал. Через час бешеного бега, видя, что собаки настигают, волк решил где-нибудь укрыться, как нередко случается с этими животными. Тут ему попалась хижина угольщика.

У порога ее играл маленький мальчик.

Разъяренный хищник набросился на него.

Находившаяся внутри хижины мать кинулась спасать свое дитя, да было поздно.

На крик ее прибежал работавший неподалеку муж. В руках он держал топор, которым и размозжил зверю голову.

Тут на своем взмыленном жеребце подскакал мой дед, разгоряченный погоней. Увидев мертвого волка, угольщика с топором в руках и мать, рыдавшую над погибшим ребенком, которого она прижимала к груди, он крикнул:

— Чего ревешь, женщина! Ты сама виновата! Если бы лучше смотрела за сыном, волк не напал бы на него!.. А ты, мужик! Как посмел ты убить зверя, на которого охочусь я?

— Смилуйтесь, сеньор! — воскликнули муж и жена в один голос, а слезы так и лились из их глаз!

— Клянусь рогами дьявола! — воскликнул мой дед. — Мне надоело смотреть на ваши слезы.

Продолжая плакать, пораженная горем мать протянула к нему тельце мертвого ребенка, надеясь, что их несчастье смягчит сердце графа. Но произошло совершенно неожиданное. Еще больше рассвирепев, мой пращур со всего маху ударил женщину рукояткой плетки по голове, и она упала в одну сторону, а труп ребенка — в другую.

Угольщик кинулся было в сторону графа, но тут же, отбросив топор и протянув безоружную руку в сторону деда, сказал:

— Каменное сердце! Ты не можешь видеть слез матери и отца, оплакивающих погибшего ребенка… Хорошо же! Именем Господа Бога нашего заклинаю! Настанет час, когда ты захочешь плакать, но не сможешь, а заполнившие твое сердце слезы разорвут его на части. Уходи! И пусть кара за твою жестокость поразит тебя и детей твоих до третьего колена!

Дед не был впечатлительным человеком, но это проклятие испугало его. Повернув коня, он вонзил шпоры ему в бока и поскакал прочь.

Сыновей у деда было четверо.

Старший был игрок. Промотав свою долю наследства, он отправился в Америку, но погиб во время кораблекрушения, так и не переплыв океана.

Узнав о гибели сына, потрясенный отец хотел было заплакать, но не смог. Второй его сын примкнул к заговорщикам. Заговор был раскрыт, и всем отрубили головы, как предателям.

Увидев сына, поднимавшегося на эшафот с поникшей головой и мертвенно-бледным лицом, он хотел было зарыдать, но глаза его остались сухими.

Его любимый, третий сын был, подобно ему, страстным охотником. Однажды, когда юноша гнал кабана, лошадь его неожиданно шарахнулась в сторону, он упал, ударился головой о дерево и почти сразу же умер.

Видя случившееся, мой дед соскочил с коня, кинулся к сыну, но застал только его последний вздох. Он возвел руки к небу и с отчаянной мольбой в голосе воскликнул:

— Господи! Хотя бы одну слезу!

Но проклятие все еще действовало. И, поскольку заплакать дед не смог, сердце его не выдержало, и он умер.

Остался четвертый сын, мой отец.

Это был добрый, ласковый юноша. Но проклятье не миновало и его. Невзирая на свою доброту, плакать он тоже не мог, как бы велико ни было его горе. Скончался он совсем молодым, спустя некоторое время после моего рождения.

Теперь проклятие угольщика настигло и меня, ибо он, повторив Святое Писание, сказал: „Будь проклят ты, и дети твои до третьего и четвертого колена“.

Поскольку плакать мне не дано, я вскоре умру».

— Батюшка, а не известно ли вам, как снять с вас это проклятие?

— Есть одно средство. Но оно так сложно, что надежд у меня нет никаких.

— Батюшка! Умоляю вас! Назовите его! Помолчав, Балдрик сказал:

— Проклявший нас угольщик жив. Это уже восьмидесятилетний старец. После гибели жены и ребенка он скрылся в горах где-то под Фалькенштейном… Уже давно, видя, какие несчастья породило его проклятье, он мечтает снять его. Увы! — это не дано даже ему…

Найдя старика, я на коленях умолял его указать, как мне обрести свои слезы. Но, покачав головой, он ответил: «Да, я знаю средство, которое помогло бы вам. Но мне запрещено его открывать. Лишь невинному и чистому сердцу дано отыскать жемчужину, способную вернуть слезы утратившим их».

— Разве не находится перед вами именно такое сердце, батюшка? — воскликнула Лия.

— Да. Конечно. Оно передо мной, — отвечал граф Балдрик. — Но совершит ли Господь чудо ради меня?

— Но разве Он не всесилен? Батюшка, где дорога, ведущая к хижине этого старца? Я обещаю вам принести возвращающую слезы жемчужину.

Отец взглянул на дочь и, вздохнув, сказал:

— Что ж, ступай, бедное дитя мое! Соверши это паломничество. Как видно, Господь избрал тебя, чтобы принести мне помощь и утешение. Впервые я верю и надеюсь на успех.

Граф благословил дочь, и та отправилась в свое опасное путешествие.

Чтобы не удивлять прохожих тем, что дочь графа ходит пешком, Лия переоделась в крестьянское платье.

К концу четвертого дня, ежедневно проходя от трех до четырех лье, она оказалась перед хижиной угольщика.

Уже стемнело, когда девушка постучалась в дверь. Угольщик открыл.

Как отец и говорил, это был красивый восьмидесятилетний старик, седой, как лунь. Одиночество и печаль наложили на его облик печать величия.

Угольщик долго смотрел на путешественницу, прежде чем заговорить с ней. Он понимал, что эти тонкие черты, эта матовая кожа, эти ручки с розовыми ноготками не могли принадлежать крестьянке.