Элис Броуч - Шедевр

Карл рассмеялся:

— Что же вы хотите? Это же ФБР, а не что-нибудь. У них работа такая!

— Да, пожалуй. Но после выходных они обещали рассказать мне, как все прошло. Кто знает, может скоро мне выпадет честь представить вас самой «Справедливости». — Улыбнувшись, Кристина проводила их к двери.

— Только недолго, сынок, — предупредил Карл, пока они шли по длинному коридору к потайной двери в галерею графики. — Я обещал маме, что ты вернешься к семи, а сейчас уже начало седьмого.

— Я просто еще разок взгляну на рисунок, — согласился Джеймс.

На другом конце галереи виднелась широкая лестница и просторный мраморный зал.

Справа и слева — статуи и освещенные матовым светом витрины с вазами и чашами. Поток одетых по-зимнему посетителей вливался с лестницы в галерею.

Карл положил руку сыну на плечо.

— Здесь, — прошептал он, показывая на противоположную стену. — Смотри!

На том месте, где раньше был подлинник, теперь висел их рисунок — девушка, обеими руками обхватившая льва. Марвин в приливе гордости крепко вцепился в рукав куртки, стараясь разглядеть все получше.

Джеймс взял отца за руку и подтащил поближе.

— Висит… рядом с настоящими, видишь? — прошептал он.

— Надо же, словно по полному праву висит, — хмыкнул Карл. — Ты прямо мастер.

Они пробрались сквозь толпу к стене и подождали, пока отойдет какая-то пожилая пара.

— Сынок, у нас две минуты, — ласково сказал Карл.

Джеймс кивнул, вглядываясь в рисунок. Марвину хотелось вскарабкаться повыше, но кругом было слишком много народу. А снизу совсем ничего не видно! Марвин расстроился, и тут мальчик вдруг поднял руку, будто у него шея зачесалась. Марвин быстро перелез с рукава на воротник и оказался почти на одном уровне с рисунком.

Он глубоко вздохнул и вгляделся в собственную работу.

И тут его сердце замерло.

Это не его рисунок.

Это Дюрер.

Дюрер! Кому, как не Марвину, знать разницу. Жук застыл в полнейшем недоумении. В чем же все-таки дело? Наверно, он чего-то недопонял, и они еще не подменили рисунок.

Он не сомневался, что смотрит на подлинник. Марвин с таким старанием изучал линии Дюрера, так тщательно воспроизводил каждый завиток волос, каждый мускул… Марвин точно знал — это не его затейливые штрихи! Рисунок так же неповторим, как почерк. Один почерк похож на другой, посторонний человек сочтет их совершенно одинаковыми, но ты сам свой почерк никогда с чужим не спутаешь.

Марвин вылез из-под воротника куртки на свет и воздух. Теперь он совсем на виду, и любой посетитель музея может его заметить, но он уже не в силах сдерживаться. Перед ним — подлинник, по-дюреровски меланхоличный и полный собственного достоинства.

Марвин лихорадочно пытался сообразить, что произошло. Почему вместо копии висит подлинник Дюрера? Где его, Марвина, рисунок? Он вцепился в куртку, силясь найти ответы на эти вопросы. Кристина сказала, что подлинный рисунок заперт в сейфе в кабинете директора. В чем же дело? Марвина охватил ужас.

Он метался по краю воротника. Через два часа, не больше, агент ФБР придет забрать рисунок. Наверно, Кристина ошиблась и каким-то образом перепутала рисунки.

Конечно, агент поставит на рисунок следящее устройство, напомнил сам себе Марвин. И ФБР будет знать, куда делся рисунок. Но теперь получается, что микрочип поставят по ошибке на настоящий рисунок Дюрера. Внезапно ему припомнилось, что Кристина предупреждала об опасности плана: вдруг рисунок и впрямь украдут и он уже никогда не отыщется? Даже от мысли, что может пропасть его собственный рисунок, в душе у Марвина поднималась тревога. А теперь получается, что настоящий рисунок Дюрера исчезнет из музея и затеряется в странном, темном мире музейных воров и пропавших шедевров.

А Карл с Джеймсом, похоже, ничего не подозревают.

— Просто замечательно, — прошептал Карл. — Прямо как настоящий.

Да он и есть настоящий! Марвин поспешил укрыться под воротником, чтобы Карл его не заметил. Как же их предупредить? Как спасти «Мужество», пока его не украли, как остальные три «Добродетели»?

— Сколько деталей, — продолжал Карл. — Нужно время, чтобы по-настоящему все разглядеть.

Да уж, подумал Марвин. Пожалуйста, Джеймс, вглядись повнимательнее! Вглядись, и ты все поймешь!

Но Джеймс неподвижно стоял перед рисунком, не сводя с него глаз.

— Пора идти, — сказал наконец Карл. — Не беспокойся, твой рисунок скоро вернется.

Нет! Нет! Не уходите! Но Марвина никто не услышал.

— Надеюсь, — неуверенно ответил Джеймс, переминаясь с ноги на ногу.

Ну, пожалуйста, Джеймс, умолял Марвин. Это же не мой рисунок!

— Пойдем, сынок, — Карл взял сына за плечо.

Джеймс собрался уходить, но Марвин не мог думать ни о чем, кроме рисунка. Вот так просто взять и уйти?! Не придумав ничего лучшего, он поспешно заполз на кончик воротника, нацелился на ближайшую стену и прыгнул в никуда.

Марвин вниз головой летел в пустоту. Бум! Он дважды перекувырнулся и наконец замер на полу галереи. К счастью, серое ковровое покрытие смягчило удар. В голове слегка шумело. Вокруг толпились незнакомые ботинки, а голубые кроссовки Джеймса были уже далеко. Остаться у всех на виду — беды не избежать, и он поспешил к стене зала и затаился у истертого плинтуса.

Теперь надо добраться до рисунка. Но ползти по стене, когда вокруг столько народа разглядывает картины, — чистое самоубийство. Попытаешься прямо сейчас начать долгий путь наверх, кто-нибудь да заметит черную блестящую спинку. Как ни волновали Марвина шедевр Дюрера и грозящие ему опасности, он счел за благо подождать: к вечеру толпа наверняка схлынет. В суматохе перед закрытием музея легче проскочить незамеченным и опередить агента ФБР.

Время летело быстро. Чтобы отвлечься, Марвин принялся разглядывать посетителей музея. Ему всегда нравилось разглядывать людей. Марвин стал считать обувь: двенадцать черных туфель-мокасин, шесть коричневых, четыре туфли на шпильках, восемь на шнуровке, шесть лодочек, четыре туристских ботинка, восемь полуботинок, одиннадцать кроссовок (и одна нога в гипсе). Интересно, а можно по типу обуви угадать, как долго человек простоит перед картиной? Лодочки и черные мокасины разглядывали рисунок подолгу, туристские ботинки отставали от них совсем ненамного. Кроссовки либо задерживались дольше всех (студенты, решил Марвин), либо проносились мимо на всех парах (дети).